Вдова военного преступника - Элли Мидвуд

— Кто там?

— Это я, открой дверь!

Эрни! Я быстро отперла дверь, одновременно пряча пистолет в карман.

— Что ты тут делаешь? — улыбнулась я после того, как он поприветствовал меня спешным поцелуем.

— Приехал за тобой. Я уезжаю в Австрию — здесь становится слишком опасно — да и фюрер только что отдал мне командование над австрийским регионом. Только вряд ли до боёв дойдёт дело, так что это не имеет никакого значения. — Он взял мои руки в свои и улыбнулся. — Едем со мной в Австрию. Мы с Отто припрятали несколько миллионов американских долларов и британских фунтов, их осталось только забрать из тайника и можно бежать, бежать отсюда навсегда, в Южную Америку, где никто и никогда не сможет нас найти!

Эрнст сунул руку в карман и вынул два паспорта, один из которых он протянул мне. В документе была моя фотография, но совсем другое имя.

— Эрни, что это такое?

— Наш билет в новую жизнь, любимая! Мы пересечём границу как муж и жена, сядем на подлодку вместе с Отто и нашими людьми, и всего через несколько дней будем купаться в солнце и тепле в нашем новом доме в Боливии! Собирай вещи и пошли!

Я снова взглянула на паспорт, совершенно не готовая услышать то, что он мне сейчас говорил. Я никогда не думала, что его планы на будущее хоть в какой-то мере включали меня, а потому мне было ещё тяжелее ему ответить.

— Эрнст, я не могу… А как же Генрих? Я не могу вот так взять и бросить его одного… Он всё же мой муж. Да и как быть с твоей женой и детьми? Ты же не можешь их просто так оставить.

— Любимая, я знаю, это очень трудное решение, но подумай о нас и нашем ребёнке. Ты любишь меня, а я люблю тебя; у нас там будет новая семья, мы поженимся и будем жить с нашими детьми, забудем про весь этот ад… Аннализа, посмотри на меня.

Я не могла. Потому что это было неправильно. Потому что я никогда не простила бы себе, если бы сделала такое с Генрихом, да и с детьми Эрнста тоже.

— Аннализа, родная, посмотри же на меня. Едем, ангел мой, здесь для нас ничего не осталось. Уедем со мной, и я обещаю, что сделаю тебя такой счастливой, что ты и не вспомнишь всех этих ужасов. — он слегка потянул меня за руки ближе к двери, но я продолжала качать головой, до боли кусая губы, только чтобы не расплакаться.

— Не могу.

— Что значит «не можешь»? Разве ты не любишь меня?

— Конечно, люблю. Только всё будет совсем не так, как ты это описываешь. Не будет никакой беззаботной жизни у нас с тобой в пасторальной идиллии где-то в боливийском загородном доме. Нам же придётся скрываться всю жизнь, разве ты не понимаешь? Агенты из ОСС никогда не оставят своих попыток нас отыскать. Нам придётся постоянно переезжать с места на место, прятаться как мышам по норам, спать с оружием под подушкой, просыпаясь от каждого шороха, подозревая агента в каждом прохожем, который не так на нас посмотрел, опасаясь заговорить с людьми, боясь, как бы наши акценты не выдали нас с потрохами… И такой жизни ты желаешь своему ребёнку? Постоянно перебегать с места на место? Не иметь возможности завести друзей в страхе, что их родители вдруг смогут нас опознать? Ты считаешь, что это будет честно по отношению к нему? А найди нас люди из ОСС, тогда что? Об этом ты не подумал? Что тогда случится с нашим ребёнком, если нас обоих арестуют?

— Но… Аннализа… Я не могу оставить тебя здесь одну. Это же ты и я, как всегда было… Куда ты, туда и я, помнишь?

Конечно же, я помнила. Я спрятала своё мокрое лицо у него на груди, изо всех сил стараясь подавить рыдания. Его руки, такие любящие и до боли знакомые, нежно гладили мне спину и волосы, пока он покрывал лёгкими поцелуями мою макушку.

— Едем со мной, любимая, — тихо шептал он, делая всё более невозможным мой отказ ему. — Мы что-нибудь придумаем, вот увидишь. Только ты и я, потому что это всё, что нам нужно — быть рядом друг с другом. Я буду самым лучшим мужем, клянусь тебе. И хорошим отцом тоже; я всё своё время буду посвящать только тебе и малышу, вот увидишь, как мы будем счастливы, только скажи да, родная, умоляю тебя…

«Зачем он это делает со мной? Зачем мучает? Неужели он не понимает, что пристрелить меня на месте было бы более милосердным поступком, чем просить от меня единственной вещи, на которую я не могла пойти?»

Я плакала уже в открытую, изо всех сил стараясь осторожно оттолкнуть его, пока он не уговорил меня на это.

— Не могу я, Эрни, любимый, ну никак не могу. Забери свою жену и детей и езжай с ними, ты и с ними заживёшь счастливо…

— Я не люблю свою жену, я люблю тебя; я хочу, чтобы ты со мной поехала, и никто другой.

— Эрни, прошу тебя, не делай всё ещё хуже.

— В таком случае я останусь здесь с тобой. Без тебя я никуда не поеду.

— Поедешь, и ещё как поедешь. Ты же знаешь, что здесь тебе оставаться нельзя. Езжай в Австрию, забирай жену, впиши детей в свой новый паспорт, и уезжайте все вместе.

— Никуда я без тебя не поеду.

«Упрямый, как всегда», — улыбнулась я сквозь горькие слёзы и взглянула в глаза человеку, которого любила больше всего на свете. Я наконец-то это осознала, здесь и сейчас, и именно потому, что я так сильно его любила, я должна была его отвергнуть, ради его же спасения. Союзники ведь наверняка расстреляют его, как только войдут в Берлин, без суда и следствия, а один он, как он сам уже это вполне чётко и ясно заявил, никуда не поедет. Куда ты, туда и я — так оно всегда было между нами.

— Я не оставлю своего мужа. Я остаюсь с ним в Берлине.

Самые тяжёлые слова, какие мне доводилось произнести за всю свою жизнь, прокатились глухим эхо по пустым стенам и повисли в воздухе между нами. А затем была только мёртвая тишина и невыносимая боль, отразившаяся в его взгляде, прежде чем он отвёл его, взял оба паспорта в руки и медленно прошёл в гостиную. Я проследовала за ним и вскрикнула, когда он бросил их оба в горящий камин.

— Ты что делаешь?! — закричала я и бросилась за чугунным прутом в попытке спасти документы, но Эрнст забрал инструмент у меня из рук и только сунул паспорта ещё глубже в огонь. — Как ты теперь сможешь выехать из страны?

— Я никуда не поеду. План был хорош, только когда ты в него входила. Одному мне ни миллионы эти, ни Боливия к чёрту не нужны.

— Эрни, любимый…

— Знал же я, что не надо было сюда идти. — Он грустно улыбнулся, мягко утирая слёзы с моих щёк. — Не знаю даже, на что я надеялся. Думал, что может ты передумаешь.

Он опустил обе руки на мой живот и нежно его погладил.

— Прощай, мой хороший. Прости, что приходится вот так тебя бросать. Надеюсь, ты найдёшь в себе силы простись меня когда-нибудь. Я ведь тебя ещё даже не видел, и вряд ли смогу хоть раз подержать тебя на руках, но знай, что я всегда буду тебя очень сильно любить.

Он наклонился и поцеловал меня в живот с такой нежностью, что мне пришлось закусить губу, чтобы физической болью хоть как-то отвлечь себя от эмоциональной, которая разрывала сейчас моё сердце на мелкие части. Естественно, это ни капли не помогло.