Прощание с первой красавицей - Диана Бош

— А! — взвыла я.

— Скажите, какие мы нежные… — ехидно прокомментировала мой вопль эскулапша, чем добавила последнюю каплю в чашу моего терпения. Или, как говорят англичане, — последнюю соломинку на шею верблюду.

Я повернулась на спину, руками переложила парализованную ногу из положения «на животе» в положение «на спине» и, надев на лицо самую обворожительную улыбку, ласково сказала:

— Чтоб тебя, детка, замуж так взяли, как ты уколы делаешь!

Медсестрица неожиданно вспыхнула, беззвучно зевнула ртом и стремглав вылетела из палаты.

— Жаловаться побежала, — высказала свое мнение Любимцева. — Ладно, я пойду, не буду усугублять обстановку. А завтра постараюсь заглянуть к тебе снова.

И Людмила Анатольевна растворилась в пространстве. А закрывшаяся за ней дверь тут же снова открылась, и вошла новая медсестра.

— Я вам таблеточки принесла, — радостно проворковала девушка, — и микстуру успокаивающую.

— Зачем мне успокаивающую? — уныло поинтересовалась я, прикидывая, сколько мне еще торчать в палате-одиночке, пялясь в потолок.

— Ну, как же, это ведь какой стресс, когда в тебя стреляют!

— А… — протянула я, — да, конечно, стресс.

Медсестричка разложила таблетки на тумбочке, помялась немного и нерешительно спросила:

— Вы что-то сказали нашей Злючке? Она прибежала от вас и села рыдать.

— Кому? — удивилась я.

— Медсестре, которая вам сейчас укол ставила.

— А, этой… — Я зевнула. — Всего-навсего я ей будущее спрогнозировала. Обещала, что замуж ее возьмут с тем же успехом, с каким она уколы делает.

— Да ну? — хихикнула блондиночка. — Тогда понятно. У нее ведь уже два брака прямо накануне свадьбы распались. Последний — совсем недавно. Жених чуть ли не у алтаря ее оставил. Ну, ладно, я побегу, а то старшая ругаться будет.

И девушка выскользнула из палаты, а я с тоской уставилась в окно. Там монотонно шевелили листвой деревья, и, может, это стало причиной, а может, микстура, влитая в меня медсестрой, но глаза у меня начали слипаться, и я задремала.

Проснулась, когда уже почти стемнело. На тумбочке рядом с кроватью стоял букет цветов и лежала записка: «Любимая, ты так сладко спала, что я не стал тебя будить. Кстати, врач сказал — осложнений нет. А значит, завтра тебе уже можно будет вставать. Обязательно приеду прямо с утра. Целую за себя и за Андрюшу. Дан».

Я отложила записку и всхлипнула. Было так обидно, будто меня обманули в самых лучших ожиданиях, ведь я минуты до встречи считала. Какое мне дело до призрачного завтра, когда хочется увидеться именно сегодня?!

Кому не случалось в детстве, впервые оказавшись вдали от папы и мамы, всю ночь ворочаться в тоске? Тогда и постель кажется жесткой и холодной, а мир вокруг злым. Далекий же дом — теплым и уютным. Именно такие, давно забытые эмоции испытывала сейчас я, тоскуя по Дану и сынишке. Мне, чтобы почувствовать себя счастливой, нужно было так мало и так много одновременно: оказаться рядом с ними. Скорей бы опять заснуть… и проснуться, когда Даниил войдет в палату.

Мне не повезло: проснулась я слишком рано, едва только начало светать. За окном оголтело орали птички, радуясь первым лучам солнца, из открытой форточки тянуло свежестью, а во всей больнице царила мертвая тишина. Провертевшись с боку на бок добрых полтора часа, я, стеная и кряхтя, сползла с кровати и направилась к зеркалу. В нем отразилась бледная всклокоченная личность, облаченная в асексуальную больничную сорочку. Так что очень даже хорошо — вставать ни свет, ни заря. Потому что от такой красоты, как у меня сейчас, у любого мужчины может случиться обморок.

С сорочкой пришлось смириться, поскольку вещей моих в палате не было. Зато нашлась сумочка. Набор косметики там был скромный, походный, так сказать, для экспресс-макияжа, но все же это лучше, чем совсем ничего.

Крем заменила маска из кефира, в пудру я добавила немного бежевых теней, чтобы смягчить синюшный оттенок кожи. Еще чуть-чуть румян, помады — и на меня уже вполне можно было смотреть без страха.

Успела я как раз вовремя, потому что едва легла в постель, как в дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в палату ввалился Даниил.

— Одевайся, — обрадовал он меня, — тебе разрешили выйти на улицу. Я сейчас помогу натянуть джинсы и рубашку, так что за процесс не переживай. Там такая погода, ты не представляешь… Просто сказка!

И муж, вопреки всякой логике, развалился на стуле у окна.

— А одежда где? — не поняла я.

Дан тут же вскочил, извлек из дорожной сумки пакет и вытряхнул на кровать ворох вещей.

— Вот!

С первого взгляда стало ясно, что надеть мне, в сущности, нечего. Отложив в сторону водолазку и хитроумно скроенную маечку, в которую и со здоровым-то плечом влезть мудрено, а уж с больным и подавно, я взяла ярко-розовую блузу и уныло принялась расстегивать пуговицы.

Мой печальный вид нашел отклик в сердце Дана, и он вдруг засуетился:

— Что-то не так?

— Все так. — Я лучезарно улыбнулась, старательно изображая оптимизм.

— Ой, совсем забыл, ты же не любишь розовый цвет, — виновато протянул Даниил. — А по-моему — зря! Очень даже тебе идет. Особенно сейчас, когда твое лицо слишком бледное.

— Ну, спасибо, — скривилась я, косясь в зеркало и машинально отмечая, что он прав. Можно было теней в пудру сыпануть побольше, да и румян не мешало добавить.

В больничном дворе было пустынно и тихо. Только две будущие мамаши прогуливались по аллее, о чем-то неслышно беседуя.

Мы с Даниилом двинулись вслед за ними, разглядывая окрестные пейзажи. На меня вдруг напала болтливость, я без устали восхищалась осенними цветами и листьями, попутно задавая вопросы, а супруг отвечал невпопад, рассеянно кивая. Брови его сошлись к переносице, взгляд стал сосредоточенным и злым. Совершенно точно ему было не до меня.

Увидев роскошного черного кота, лежащего на пеньке в позе сфинкса, я остановилась полюбоваться на него, а Даниил, не замечая, что я отстала, все шел дальше.

Кот, похоже, пребывал в состоянии блаженного перехода от бодрствования ко сну. Глаза его то и дело закрывались, но он, чувствуя, что за ним наблюдают, с усилием приоткрывал их вновь и потом снова засыпал. При абсолютно черной шерсти у него все-таки были два белых пятна — на щеках. Аккуратные, словно нарисованные циркулем, они походили на шарики для пинг-понга, и из середины каждого росло по пучку толстых, изогнутых книзу, как у тюленя, усов.

Я достала телефон с встроенной фотокамерой и попыталась осторожно подкрасться, но под ногой предательски хрустнула ветка. Кот распахнул совершенно невероятные, неправдоподобно голубые для такого черного окраса глаза и с быстротой молнии шмыгнул в кусты. Камера щелкнула вхолостую. Я едва не взвыла от досады.