Сеньор Виво и наркобарон - Луи де Берньер

– Не могу больше об этом, – сказал он. – Но я считаю, генерал Фуэрте – настоящий освободитель, его можно сравнить с Мартином и Боливаром. Такого человека уже не будет.

Дионисио разволновался, глаза блестели от слез:

– Он и для меня герой. Но все знают, что убили-то его военные. Даже катафалк взорвали на похоронах. Мой отец публично заявил об этом, когда сменял его на посту губернатора.

Капитан подался вперед и очень искренне произнес:

– Только не совершайте ошибку – не думайте, что форма любого превращает в чудовище. Не забывайте, армия и расчистила всю эту грязь, и делали это такие люди, как ваш отец.

– И вы.

– У меня тост, – сказал капитан. – За демократию и за память о генерале Фуэрте!

– Да здравствует демократия и светлая память ему!

Они выпили залпом и посидели молча; затем беседа продолжилась. На прощание Дионисио с капитаном долго жали друг другу руки и обнимались.

– Надеюсь, еще увидимся, Дионисио. Пиши свои письма.

– Пусть только Аника напомнит мне их известить, что я жив, а то сам забуду и они решат, что пишет самозванец. Знаешь, Фелипе, ты – первый, кто сказал мне, чтоб я писал и дальше. Все уговаривают остановиться.

– Генерал Фуэрте не останавливался. Ты – генерал среди гражданских и ведешь такой же бой. Только, ради бога, побереги при этом мою сестру.

Капитан уехал, и Дионисио сказал:

– Чудесный парень. Очень он мне понравился, хоть и военный.

– Ты за весь вечер слова мне сказать не дал, – пожаловалась Аника. Потом задумчиво хмыкнула: – Неудивительно, что вы поладили. Вы похожи, словно братья.

– В день, когда я стану похожим на армейского офицера, все в мире перевернется.

– Тогда уже точно все перевернулось.

Дионисио не встретится с Фелипе до того самого дня в Кочадебаходелос Гатос, когда, к обоюдному изумлению, они обнаружат, что бок о бок сражаются за общее дело.

Враг преследует душу мою, втоптал в землю жизнь мою, принудил меня жить во тьме, как давно умерших, – и уныл во мне дух мой, онемело во мне сердце мое. Вспоминаю дни древние…

Псалом 142

Даже не знаю, с чего начать. С начала? Все так ужасно, как в американском фильме каком-то. Однажды вечером я получила срочную телеграмму из Ипасуэно – якобы от отца, он писал, что мне надо срочно вернуться домой. Я очень встревожилась, бог его знает, что там могло произойти, но такого даже представить себе не могла. Д. предложил отвезти меня, но я сказала, что отправлюсь поездом, а там пересяду на автобус. Д. хотел оплатить половину билета, но я отказалась.

Я добралась сюда совершенно измотанная, по-прежнему сильно беспокоилась, всю дорогу думала, что же такое могло случиться. А у дома увидела машину, двое мужчин на переднем сиденье разглядывали комиксы. У меня сердце оборвалось, этих людей тут все знают, они убийцы, работают на этого жирного засранца. Одного зовут «Пестрый», потому что одевается ярко и безвкусно, как попугай. Носит золотые коронки, и от него еще несет дешевым одеколоном – наверное, на шлюх пытается впечатление произвести. У второго кличка «Малыш», он очень маленького роста.

Я хотела убежать, но Пестрый наставил на меня пистолет и сказал что-то вроде: «Пошла в дом, лярва, или схлопочешь свинца, усекла? У меня словцо для тебя от пахана».

У меня во рту пересохло, сердце так колотилось, что вот-вот упаду. Я думала, точно изнасилуют и разрежут на куски, эти сволочи всегда так с женщинами поступают. Меня трясло, не могла попасть ключом в замочную скважину, Пестрый вырвал у меня ключ и сам открыл.

Они втащили меня за волосы в гостиную, швырнули на пол и давай издеваться: «Как тебе кажется, лялька, что мы с тобой сделаем? Может, отрезать титьки, на кошельки пойдут, а? Хочешь, растянем тебе дрольку, чтоб твоему знаменитому миленку от нее уже никакой радости? Дай-ка посмотрим, чего это ему у тебя так глянулось, а потом все ему до тонкости распишем, идет?»

Я пыталась сесть, но они меня пинали, а я только повторяла: «За что? За что?» – и умоляла меня отпустить. Пестрый спрашивает: «Что всего дороже на свете?» – а говнюк-коротышка отвечает: «Ну конечно, семья», – и тот недоносок говорит: «Точно. Теперь слушай, кошелка, вот тебе словцо от пахана: "Брось Дионисио Виво, а то сначала убьем отца, потом сестру, потом брата, потом мачеху, потом мачехину собаку, а там уж и тебя, вот в таком порядке"».

Я все повторяла: «За что? За что?» – и Пестрый говорит: «А нам за это клево забашляют». Оба ржут, засранцы, им кажется, это остроумно. Потом говорят: «Если Виво или кто другой хоть что-то узнает, вы все по-любому умрете, но медленно, и будет очень больно».

Я, как заведенная, спрашивала: «За что?» – и коротышка говорит: «Самого Виво не достать. А так ему здорово аукнется. Что, не согласна? А вот нам так кажется». Они опять давай гоготать, оттаскали меня за волосы, меня вырвало на ковер, и это их еще больше развеселило.

Я спросила: «Сколько у меня времени?» – они ответили: «Месяц. Вполне хватит, чтоб потрахаться на прощанье».

Потом встали перед зеркалом, одернули пиджаки и галстуки поправили, прямо герои из фильмов, а Пестрый, сволочь, еще причесался и волосы гелем смазал. Затем подошел ко мне, сграбастал и попытался поцеловать, меня замутило, я стиснула зубы. Но он все толкал мне язык в рот, так омерзительно, и я не придумала ничего лучше, как изо всех сил его укусить. Он меня отбросил, прижал ладонь ко рту и стал вытаскивать ремень, чтоб избить, но коротышка его остановил, сказал, что им велено меня пока не трогать, и сильно подчеркнул слово «пока».

Пестрый ударил меня об стену, потом они ушли, а я бросилась в ванную и все полоскала и полоскала рот, чтоб избавиться от его слюней, и меня так трясло, что снова замутило, только тошнить было нечем. Переоделась, спустилась вниз, выкурила подряд десяток сигарет и пошла к Ханите.

Она прижала меня к себе, заставила обо всем рассказать, а потом мы сидели и плакали; меня по-прежнему всю колотило, и она держала меня за руки. Сказала, нужно идти прямо в полицейский участок к Рамону, и надо вернуться в Вальедупар и все рассказать Дионисио, потому что его отец генерал, у него армия, он приведет сюда солдат и разотрет этих гадов в порошок раз и навсегда, он такой, а я все повторяла: «Нет, нельзя, что тогда будет?» – а Ханита все говорила: «Нужно, нужно», – и я ответила: «Хорошо», – но про себя знала, что не расскажу. О господи! Я так злюсь на Бога! Тоже сволочь порядочная! Наверное, он какой-нибудь черт, и юмор у него, как у садиста-недоумка! Мне хочется прибить этого Бога, раз он такое позволяет, ведь мы всего-то пытаемся быть счастливыми! Дерьмо ты, а не Бог!

Возвращаюсь в Вальедупар, но не знаю, что мне делать.

Дионисио дал начальнику станции сотню песо, чтобы тот позвонил перед прибытием поезда, и поскольку не случилось наводнений, лавин или железнодорожных катастроф и никто не утащил рельсы на постройку мостиков, экспресс опоздал всего на семь часов.