Покров для архиепископа - Питер Тримейн

— Нам сказали, что брат Ронан Рагаллах работает в вашем подчинении.

Субпретор кивнул.

— Не могли бы вы рассказать мне, чем занимается Палата Чужеземцев? — попросила Фидельма.

Брат Осимо чуть сузил глаза и затем пожал плечами; его движения были на удивление осторожны и плавны.

— Мы суть средство, посредством коего Его Святейшество может общаться с миссиями нашей Церкви во всем мире.

— И брат Ронан Рагаллах работает под вашим началом?

— Верно. Я — субпретор, ответственный за все, что касается нашей миссии в Африке. Кроме меня этим занимается только брат Ронан.

— Как давно он работает в Палате?

— Насколько я знаю, сестра, он приехал в Рим паломником год назад. И, будучи одарен к языкам, решил остаться, и вот уже чуть больше девяти месяцев работает у меня в подчинении.

— Скажите, брат, что он за человек?

Брат Осимо задумался, кусая губу и глядя в пространство. На бледных щеках его появился легкий румянец, и казалось, что он смутился.

— Очень спокойный, не склонный к раздражению или вспышкам гнева. Я бы сказал, тихий. Старательный в работе. С ним никогда не было никаких забот.

— У него есть твердые убеждения? — прервал Эадульф.

Осимо посмотрел на него с недоумением.

— Твердые убеждения? В каких вопросах?

— Он ирландец. Мы слышали, что он носит ирландскую тонзуру, а не римскую corona spinea. Это значит, что он отказался от римского устава и следует уставу Колума Килле.

Брат Осимо с горячностью замотал головой.

— Брат Ронан просто следует традиции. Как и многие из ирландцев или бриттов, он носил свою тонзуру, потому что таков его обычай. Для нас это не имело никакого значения. Важно то, что у человека в душе, а не то, что у него на голове.

Фидельма опустила лицо и прикрыла рот рукой, чтобы спрятать улыбку, увидев, как Эадульф залился краской стыда.

— А что у Ронана в душе? — спросил он, не сумев скрыть свою досаду на то, что его при всех упрекнули в предвзятости.

Брат Осимо поджал губы.

— Я уже сказал вам, брат, он человек спокойного и приятного нрава.

— Вы никогда не слышали, чтобы он говорил что-нибудь дурное о Риме?

— Если бы ему не нравился Рим, зачем он стал бы здесь жить?

— Вы никогда не слышали от него ничего дурного о Кентербери? Например, как он воспринял решение синода в Витби, когда саксонские королевства выбрали устав Рима и отказались от ирландской традиции обители Колума Килле?

Осимо улыбнулся, давая понять, что вопрос кажется ему глупым.

— Он не высказывал мнения по этому поводу. Его больше заботили дела в Африке, а не на дальнем западе. Он замечательно владеет греческим и арамейским, поэтому его делом было сообщение с нашей миссией в Северной Африке. Сейчас это особенно трудно, потому что арабы, те, что фанатично верят в пророчества Магомета, как раз шныряют по морю у побережья Африки и двигаются к западу.

Эадульф сдержал вздох.

— В таком случае, брат Осимо, вас не поразило, что брат Ронан Рагаллах обвиняется в убийстве архиепископа Кентерберийского, и якобы он сделал это из-за решения, принятого в Витби? — спросил он.

К удивлению их обоих, Осимо запрокинул голову и мелодично расхохотался.

— Я слышал об этом и не верю ни единому слову. — Внезапно его лицо снова стало серьезным. — Когда я услышал о том, что архиепископ убит… — он замолчал и благочестиво преклонил колени, — …и что брата Ронана схватили и обвинили в этом, я не мог поверить. Я никогда в это не поверю. Если хотите, я готов искать где угодно, только бы найти настоящего убийцу.

Фидельма с интересом разглядывала его взволнованное лицо.

— Почему вы так уверены, что Ронан не убивал Вигхарда?

— Ну потому что… — Осимо огляделся по сторонам, словно ища ответ в комнате. — Потому что это просто не в его характере, сестра. Если мне кто-нибудь скажет, что… — он помедлил, подыскивая достойную аналогию, — что… что Пресвятой Отец участвовал в празднике Вакханалий и, прости меня, Господи, плясал обнаженным в храме Вакха на Виа Сакра — то я скорее поверю в это, чем в то, что брат Ронан способен убить человека.

Фидельма тонко улыбнулась.

— Да, брат Осимо, это в самом деле убедительный довод.

— И приведенный от всего сердца, — твердо добавил субпретор.

— Но Ронан был схвачен, когда убегал из покоев архиепископа-дезигната в то время, когда того нашли мертвым. Он попытался назваться ложным именем, а потом сбежал из-под стражи, — сердито вмешался Эадульф. — Разве это похоже на поведение невинного человека, как вам кажется, брат Осимо?

Осимо печально понурил голову, но заговорил с жаром:

— Так мог вести себя отчаявшийся человек. Человек, который видит, что весь мир ополчился против него, а он ни в чем не повинен. Отчаявшись добиться, чтобы ему поверили, он ищет освобождения, чтобы доказать, что чист.

Фидельма задумалась, глядя на юношу и не говоря ни слова, а затем тихо спросила:

— Брат Ронан говорил вам это?

Осимо мгновенно покраснел.

— Конечно нет, — ответил он дрожащим от возмущения голосом.

Фидельме его тон показался не вполне убедительным, и она решила расспросить об этом подробнее.

— Стало быть, вы не видели брата Ронана после его побега? Однако вы с такой уверенностью говорите за него…

— Мы много работали вместе последние девять месяцев и… стали друзьями. Очень близкими друзьями.

Осимо отвел глаза, но с вызовом вздернул подбородок.

Фидельма доверительно подалась вперед:

— Вы понимаете, что если вы встретите брата Ронана, то ваша обязанность перед законом — сообщить страже?

— Понимаю, — тихо сказал Осимо.

Фидельма откинулась на стул и некоторое время молча смотрела на молодого человека.

— Покуда это так, брат Осимо, верьте мне: я намерена довести расследование убийства Вигхарда Кентерберийского до конца. Если брат Ронан невиновен, я докажу это. Если он виновен, то он не убежит от правосудия.

Ее тон, уверенный, но без кичливости, побудил Осимо поднять глаза и пристально посмотреть на нее. Потом он снова опустил взгляд.

— Я понимаю, — прошептал он.

— Для наших записей, — вмешался Эадульф, — скажите: когда вы в последний раз видели брата Ронана?

— В день убийства Вигхарда Ронан работал весь день до вечернего Ангелуса.

— Вы видели Вигхарда или кого-то из его свиты?

Осимо покачал головой.

Фидельма повернулась к Эадульфу: