Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945 - Иван Владимирович Тюленев

а вести войну до победного конца. Укрепить дисциплину, больше прислать на фронт боеприпасов.

Я собирался уезжать. Все бойцы с радостью провожали меня. Напоминали мне, чтобы я все виденное и слышанное мною записывал, а потом по приезде рассказал им. Только один Кулешов не радовался моей поездке, он был какой-то скучный.

– Что же это ты, Кулешов, такой кислый, – говорил я ему, – аль тебе не нравится, что я еду в Петроград? Что ты вздыхаешь?

– Да я это так, – отвечал он мне.

– Нет, брат, так ничего не делается, на это есть причины.

Он отвел меня в сторонку и начал изливать душу.

– О вас я думаю, Тюленев, – говорил он мне вполголоса, – вот, думаю, поедешь ты в Петроград, а вдруг все это повернется обратно и по-старому станет, что, думаю, с тобой сделают. Ты за нас первый пострадаешь, да как еще пострадаешь. На тебя командир полка и так зуб точит. Тебе никогда никто этого не простит.

– Спасибо тебе, дорогой Кулешов, – сказал я, – но ты не беспокойся об этом напрасно, не я один, ведь все солдаты, да, пожалуй, сейчас вся страна только этим и живет. Смотри, как наши ребята рады, что я еду, – указал я ему на солдат.

– Да они, конечно, рады, как и я рад, но они также тебя жалеют, только виду не показывают. Ты, пожалуйста, им ничего не говори, – сказал мне на прощание Кулешов.

Еще до отъезда меня и Давыдова подполковник князь Абхази вызвал к себе и сказал нам, что мы все едем в одном поезде. По приезде в Петроград встретимся и вместе пойдем к военному министру, а потом в комитет. «Выступать перед министром от солдат будете вы, Тюленев». Я хотел выяснить, что же я буду говорить, но он, не дав мне сказать ни одного слова, продолжал: «Вы скажете, что мы будем вести войну до победного конца, ну а насчет земли скажете, чтобы ее крестьяне до окончания войны не отбирали и между собой не делили. Затем скажете, что настроение солдат хорошее, все рвутся в бой».

…Рижский поезд медленно тянулся в Петроград. Мы с Давыдовым лежали на верхней полке вагона третьего класса. Подложив котомку под голову, я думал о том, что я буду и как говорить военному министру. То, что сказал мне князь Абхази, расходилось с настроением солдат. Насчет земли нужно будет сказать, но как сказать? – думал я. Если ее сейчас делить нельзя, то ее захватит кто-то другой. Ее нужно поделить, но с учетом, чтобы дали и всем солдатам. Это будет правильно, думал я про себя. А затем обратился к Давыдову и спрашивал его совета. Он, как крестьянин, тоже думал о земле.

– Да, пожалуй, так будет вернее, – говорил он. – Хотя при дележе мужики как бы солдат не обманули.

– В чем же они обманут, да еще своего брата? – возражал я.

– Например, могут солдатам плохую землю выделить.

– Да ведь ее можно будет переделить, – доказывал я.

В конце концов мы по этому вопросу договорились, 8 что же касается вопроса «вести войну до победного конца», то здесь мы так и не придумали ясной формулировки. И только после долгой беседы я решил говорить так, что солдаты воевать не хотят, но если это крайне нужно, то что ж, будем воевать, но для этого нужно, чтобы всех, кто сидит в тылу, прислали на фронт и ими бы сменили тех, кто воюет четвертый год. Это предложение понравилось Давыдову. Об этом часто солдаты вели разговор. И о каждом выступлении в газетах Милюкова и Керенского о войне до победного конца говорили: «Пусть кто хочет воевать до победного конца приезжает на фронт и воюет».

Более сложным делом казалось нам сделать доклад комитету Совета рабочих и солдатских депутатов.

– Ты представь себе, – говорил я Давыдову, – кому будем лично докладывать в комитете. Чхеидзе, что ли, или Церетели?

Давыдов советовал:

– Надо прежде всего послушать, что говорят в комитете солдаты других полков и дивизий, а потом уже и сами мы скажем на собрании. Хорошо бы было вперед в комитет пойти, а потом к министру, но ведь Абхази сказал уже, что вперед нужно идти в правительство.

– А ты был когда-нибудь в Петрограде? – спросил я Давыдова.

– Где там был, отроду нигде! Даже мальчиком в городе не был, не токмо в столице.

– Я-то во всех волжских городах был, а вот в Петрограде тоже первый раз. Может быть, здесь и порядки какие-либо другие, чем в наших городах, – говорил я товарищу. И это нас очень удручало.

И вот мы в Петрограде. Солнечный весенний день как бы еще больше оживил революционную жизнь красавицы столицы. Когда мы вышли из вагонов, было еще раннее утро, а город уже жил полной жизнью. Газетчики-мальчики суетливо бегали по вокзалу и предлагали газеты. Некоторые из них выкрикивали большевистские лозунги: «Долой войну!», «Долой министров-капиталистов!» Нас с Давыдовым еще на станции ошеломила эта кипучая жизнь Петрограда.

Особенно сильное впечатление на меня и на Давыдова произвели большевистские лозунги, выкрикиваемые мальчиками-газетчиками. Вот тебе и раз, думал я про себя, только что сформировалось новое правительство, и вдруг долой. Газеты у мальчишек, которые выкрикивали лозунги, брали нарасхват. Брал их больше всего рабочий люд.

Может быть, так и надо. Вот это действительно настоящая борьба. Никто ничего не боится. Вот где очаг революции, думал я. Такие же чувства переживал и Давыдов.

Мы, как было условлено, встретились с офицерами, и они повели нас куда-то. Как потом мы узнали, нас вели в Главный штаб на Дворцовой площади.

В штабе офицеры оставили нас в приемной комнате, в которую то и дело заходили офицеры, и мы с Давыдовым еле успевали отдавать им честь. Князь Абхази и ротмистр Гутоев были на докладе.

От комфортабельной обстановки, большого числа офицеров и генералов Главного штаба у меня, да и у Давыдова кружилась голова. Не помню, как долго пробыли мы в приемной, помню только, что нас направили в столовую, где накормили. После этого мы направились в Екатерининский дворец, видимо, там должен был состояться наш прием, но он в этот день не состоялся. Министру Гучкову было не до нас.

Наши офицеры от нечего ли делать, а может быть, для того, чтобы удержать нас с собой до следующего дня, предложили осмотреть дворец, на что мы охотно согласились. Екатерининский дворец, особенно зал заседаний, кабинеты блистали роскошью. Золоченая мебель, двери, стены, увешанные бархатом и шелком, зеркальный паркетный пол стесняли нас. Было как-то боязно, но все же мы