Заберу тебя у отца - Анастасия Бельская

- Будь осторожна, - на прощание просит Ася, единственная, кто остался со мной во всем этом кошмаре, - напиши, как закончишь.

Мы прощаемся, и я бросаю отмывать ванну, потому что пора переодеваться. С тоской прохожу в единственную комнату, где на полу стоят два мои чемодана, выполняющие роль шкафа. Стирать вещи приходилось вручную, развешивать на страшных батареях, а из еды я теперь потихоньку училась готовить, а не брала очередную готовую коробку из еженедельной доставки.

Вот так, да. Все бы ничего, если бы угловая квартира не была настолько холодной, что с утра я просыпалась, дрожа под одеялом и мечтая о горячей ванне. Только и тут был подвох – вода, оказывается, при включении крана бежит горячей не сразу, а лишь спустя сорок минут «пропускания».

Чувствую себя слабой то ли из-за доместоса, то ли просто заболеваю от нахождения в состоянии вечного замерзания. Ладно, времени мерять температуру уже нет, так что…

Я переодеваюсь в джинсы с толстовкой, прикрываю глаза, и устало наощупь сую наушники в уши. Зато одна, да. Совсем, совершенно одна здесь…

Я бросаю спички в огонь

А они опять не горят

Может, что-то не так со мной

Три бессонные ночи подряд

Я звоню помолчать тебе в трубку

Покурить на балконе с тобой

Расскажи мне хорошую шутку

Я забыла какой ты смешной*

Из-под закрытых век жгется влага, которая стекает на щеки, и попадает в рот. Я судорожно вдыхаю, обхватывая собственные плечи руками.

Слишком хорошо помню наш разговор на том балконе. Кажется, что с того дня прошло какое-то гигантское количество времени, но на самом деле всего ничего. Так странно, что тогда я была уверена – он точно будет со мной, даже если сам этого еще не знает. А сейчас я казалась себе дурочкой в розовых очках и с отсутствующими сигналами «стоп» в мозгах.

Я скучаю, это лишнее - знаю, знаю, но

Я так скучаю, прости...*

Голос в наушниках сползает в тонкие, воющие ноты и я выдыхаю стон вместе с ним, опускаясь на колени.

Я безумно за ним скучаю. За глазами, запахом, жесткими губами и усмешкой, а еще просто присутствию рядом, которое согревало душу. Сейчас же я дрожала, как мелкая собака на морозе, и никак не могла собраться.

Ты научи меня любить, чтобы не больно было

Я не умею рядом быть наполовину

Ты научи меня любить и не терять свободу

Я не умею рядом плыть, не уходя под воду*

Эти строки настолько рвут в клочья последние крохи самообладания, что я ложусь на голые доски пола, и реву, как маленькая, свернувшись клубком. Я дура, просто страшная идиотка, но вернись Роб сейчас – простила б ему все. Хоть и каждое слово еще пару дней назад вколачивалось в грудную клетку, с каждым разом дырявя важное и светлое, и не позволяя с этого момента вдохнуть полной грудью.

С ревом я выдергиваю наушники, оставаясь в звенящей тишине хрущевки, и впиваюсь ногтями в собственные ладони. Боль и одиночество калечат, но в то же время придают сил, помогая подняться, и идти в бар. Мне будет не на что жить, если я дам себе слабину и позволю валяться тут еще хоть сколько-то.

А это, как ни крути, сильнейший мотиватор.

Наскоро закрыв квартиру, я бегу к своему новому месту работы, где, в принципе, неплохо устроилась. Весь обслуживающий персонал был молодым, общаться было приятно, а чаевые иногда выходили нескромными от пьяных посетителей. В принципе, все бы ничего, если бы не страшный недосып из-за графика, и сегодняшняя слабость, как раз выпадающая на выходные.

- Полный зал, - сообщает мне еще одна официантка, когда я переодеваюсь в раздевалке в форменные юбку и блузку, - а еще до пяти утра… У-у…

- Может, хоть заработаем получше, - улыбаюсь, и прикасаюсь ладонью ко лбу.

Горячий. Вот черт, мне сейчас никак нельзя заболеть… Отработаю сегодня, а потом отлежусь в воскресенье, благо и бар в этот день не нужно идти.

В заведении я включаюсь в ритм, быстро и с улыбкой обнося все столики спиртным, а у самой внутри все колотится от слабости. Не забываю вежливо принимать заказы, думая о том, видел бы меня сейчас мой отец.

М-а, у полковника бы явно был микроинфаркт от подобного. С момента моего переезда у нас был лишь один разговор, и то по телефону, когда я в один день просто молча собрала и вывезла почти все свои вещи. Тогда отец сказал, что блокирует мою карту, если я сейчас же не вернусь, на что мне пришлось в который раз похвалить себя за предусмотрительно подысканную работу и квартиру.

- София, хочешь поиграть во взрослую жизнь – пожалуйста. Но только с моего контроля.

- Нет, пап. Я хочу свободы. А с твоим контролем мне она и не светит.

Я помню, как отец молчал секунд двадцать, прежде чем вздохнуть, и произнести холодное:

- Взрослей и падай сама. Как наиграешься – возвращайся.

И отключил трубку. А я в тот момент пообещала себе, что не вернусь. Даже если совсем замерзну и буду дохнуть от холода в этой старой хрущевке, я ни за что на свете…

- Эй! Аккуратнее! – слышу визгливый голос из-за столика слева, и с ужасом понимаю, что опрокинула на одного из парней коктейль.

- Простите! – ахаю, и приседаю, пытаясь салфеткой вытереть его колено, - сейчас, сейчас, я…

- Да не торопись. – Лениво произносит он, и я ощущаю его руку в своих волосах, - да, точно, оставайся-ка ты так.

Громкий ржач, надавливание мне на затылок, не дававшее распрямиться в полный рост, а еще полная замкнутость в отдаленном углу бара, где меня совсем не видно охране.

Кажется, я попала.

*В наушниках Софы играет Елка "Скучаю"

Роб

То, что Березнев совершенно неожиданно свалил на мою голову командировку, в конце концов оказалось плюсом.

Да, сперва я не врубился, с чего он посылает меня, хотя сам должен был туда отправиться. Я только-только схоронил мать – и не до конца был адекватен, чтобы вот так бросаться в важную управленческую рабочую среду.

Но с другой стороны, шесть дней вдали от дома меня мотало так, словно я вообще единственный, кто способен там принимать решения. Приходилось вкалывать до трех ночи, чтобы к девяти утра уже снова читать отчеты, выезжать на важные точки, бесконечно беседовать с ведомствами и быть собранным, чтоб не упускать ни единой детали.

Ничего так не трезвит и не вытягивает из горя, как мощная, жесткая работа.

И все мои мысли, занятые делом, не допускали и крохи постороннего, кроме тех небольших перерывов, когда я обедал или находил в себе силы подумать перед сном.

Я снова и снова крутил в голове наш диалог с Софой. Точнее, мой долбаный поток негатива в ее адрес, смутно смазанный алкоголем и горьким привкусом потери, но все еще достаточно четкий, чтобы знать – я мудила.