Отсрочка от казни - Андрей Дышев

Мила покачала головой, нашла надорванную упаковку таблеток и поднесла ее к глазам.

– Нет, хуже. Ему кажется, что у него лучевая болезнь.

Мы с Владом одновременно выдохнули, отчего получилось хоровое «ха-а-а?!!». Черт подери, а почему бы и нет? Нам стоило подумать об этом раньше. Филин, как-никак, везет с собой не наркотики и оружие, а радиоактивные изотопы, и любой школьник знает, что они опасны.

– И как эта его болезнь проявляется? – спросил Влад, изо всех сил стараясь придать голосу оттенок вялого любопытства.

– Понос, – отстраненно ответила Мила, выковыривая таблетки из пачки на ладонь. – Слабость, в том числе и половая… И волосы выпадают.

– В каком смысле выпадают? – заморгал глазами Влад и невольно провел ладонью по голове, словно хотел убедиться, что пока не полысел.

– В прямом! – раздраженно ответила Мила, наливая в стакан минеральную воду. – Он схватил себя за чуб, дернул, и в руке остались волосы.

– Час от часу не легче, – произнес Влад, глядя на меня. – Не понос, так золотуха. Ну и что теперь? Что будем делать с этой долбаной лучевой болезнью?

Новость была настолько неожиданна и страшна, что мое сознание отказалось ее воспринимать. Возможно, Филин и в самом деле был болен, но это касалось только его.

– Ничего не делать, – ответил я. – Понос Филина меня совершенно не волнует. Это его проблемы. Я, например, чувствую себя отлично и болеть не собираюсь.

Мой уверенный и спокойный тон подействовал на Влада и Милу благотворно. Мой друг, в чьей душе я легко разворошил мужество, щипком схватил себя за волосы и слабо потянул. Он выдернул один светлый волос, но с ловкостью фокусника мгновенно куда-то его спрятал, посмотрел на ладонь, подул на нее и показал всем нам.

– Я тоже прекрасно себя чувствую. И половой слабости минувшей ночью не обнаружил. А вы, мадам, поносом не страдаете?

Даже я при всем своем неравнодушии к Миле не отважился бы на такое неприкрытое хамство. Мила дернулась так, словно наступила на оголенный провод, приоткрыла рот, и из стакана в ее руке тонкой струйкой полилась на пол минералка.

– Ну вы… – задыхаясь, произнесла она. – Ну вы и урод!

Повернулась и, спотыкаясь о морщины на ковровой дорожке, быстро пошла к Филину. Я взглянул на Влада, как на ребенка, допустившего некоторую шалость.

– А что я такого сказал? – развел руками Влад.

Он, может быть, ничего особенного и не сказал, но вот я не успел сказать ему, кто эта дама и что мне о ней известно.

Я в два прыжка догнал Милу и схватил ее за плечи.

– Не сердитесь на моего друга, – нежно извинился я.

– Идите к черту! – ответила она, дернув плечом.

– Чем вы собираетесь его лечить? – начал я заговаривать Миле зубы и отвлекать от воспаленного самолюбия.

– Анальгином, – ответила она.

– А разве лучевую болезнь лечат анальгином? – по-настоящему удивился я.

– К сожалению, у меня нет с собой ничего, кроме анальгина и марвелона.

Я преградил Миле путь, сдавил ее кулак и взял с влажной ладони две таблетки и попробовал одну на язык. Мила презрительно усмехнулась:

– Не бойтесь, не отравитесь.

Это действительно был анальгин с типичным кисло-горьким вкусом.

– К чему все это? – спросил я, возвращая Миле ставшую рыхлой, как подмоченный кусочек рафинада, таблетку. – Зачем разыгрывать спектакль перед обреченным человеком? Не лучше ли запереть его в купе и дождаться естественного конца?

Взгляд Милы стал настороженным. Она потеснила меня и, не ответив, снова пошла по коридору. Я снова остановил ее.

– Мила! Опомнитесь! Уже можно остановиться и выйти из игры. Этот человек перестает быть опасным… К тому же это большой грех – давать шанс безнадежно больному.

– Почему вы думаете, что это грех? Все медики обманывают своих пациентов. Это гуманно.

– Значит, вы хотите проявить гуманизм по отношению к этому преступнику?

– Он, может быть, в меньшей степени преступник, чем вы, – уколола Мила. – К тому же он сейчас просто больной и несчастный человек.

– Больной и несчастный? – переспросил я и сделал паузу, которая оттенила весь мой скептицизм. – А вы уверены, что он вообще болен? Вам не кажется, что это всего лишь хитрость загнанного в угол маньяка?

– Не кажется! – жестко, словно зачитывала приговор, произнесла Мила. – Все намного хуже, чем вам представляется. Взгляните, если, конечно, вы в этом что-нибудь понимаете.

С этими словами она извлекла из кармана пиджака тонкий металлический предмет, очень напоминающий авторучку, и протянула его мне.

Это был дозиметр. С трудом припоминая цифры и формулы, которые когда-то изучал в армии по защите от оружия массового поражения, я снял колпачок, повернулся к окну и посмотрел в окуляр, как в микроскоп. На круглом экране я увидел шкалу. Тонкая, как нить, стрелка застыла где-то между цифрами «700» и «800».

– Откуда это у вас?

– Филин дал.

– Что это за подзорная труба? – спросил Влад, подходя к нам. Он взял дозиметр и стал крутить его в руках, не зная, куда смотреть и что видеть.

Допустимые дозы облучения мы мерили в бэрах, но лет десять назад эту единицу отменили. В то время допустимой дозой были, кажется, пять бэр в год. Как пользоваться этим прибором я не знал.

Я отобрал дозиметр у Влада, который уже начал пробовать его на зуб, и внимательно осмотрел корпус. У основания я различил строку: «ОДНО ДЕЛЕНИЕ = 0,01 Гр». Значит, этот прибор считает в грэях. Один бэр, если мне не изменяет память, равняется сотой доле грэя…

– Что ты губами шевелишь, как двоечник? – спросил Влад.

Его широкое лицо плыло и двоилось перед моими глазами, и мне начинало казаться, что Влад и Мила давно ходят в противогазах, а от меня исходит такое сильное свечение, что в полной темноте могу читать книгу, положив ладонь на страницу.

Один бэр равен сотой доле грэя. Филин за сутки набрал почти восемь грэй радиации, а старая советская норма – пять бэр в год, то есть всего пять сотых грэя!

Его доза облучения многократно превысила все мыслимые и немыслимые нормы.

– Если это так, – медленно произнес я, – то из нас вряд ли кто останется живым.

– О чем я и говорю, – эхом отозвалась Мила.

– Кончай пугать! – задвигался Влад, и в коридоре сразу стало тесно. – Что ты там увидел?

Он снова стал изучать дозиметр, наконец, приставил окуляр к глазу и замер, как у замочной скважины.

– Ну и что? – легко сказал он, якобы со знанием дела. – Семьсот шестьдесят. Даже не зашкалило. Чего вы панику наводите?