Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

Как, когда я успела, приехав сюда исключительно за пратьяхарой, так крепко и глупо попасться?!

— Ты вырубил кустарник? — зачем-то спрашиваю я, хотя и так все понятно.

Парень (о боже, я до сих пор не знаю даже его имени!) улыбается и довольно откровенно оглядывает меня с головы до ног:

— Мне не хотелось, чтобы ты поцарапала свои красивые ноги.

Вероятно, я должна сейчас кинуться ему в объятья и слиться… в чем там положено сливаться? В долгожданном поцелуе? Вместо этого я холодно поджимаю губы и деловито отшвыриваю ногой крупные камни, расстеливая полотенце.

Я говорила, что море постоянно, ежедневно полностью меняет свой цвет? Сколько их вообще можно насчитать за этот месяц? Сейчас, когда время уже близится к четырем, оно застыло густой травянистой массой, сквозь которую проглядывают рыжие пятна песчаной мели да темные, бутылочного оттенка намеки на прячущиеся под водой рифы. Ветер незаметно стих, и на поверхности нет ни малейшего движения.

Скинув ненавистные джинсы, я присаживаюсь рядом с французом.

— Как прошел допрос? Старушка призналась?

— В убийстве соседа? Нет, разумеется. Этот следователь просто психопат, что так пристал к ней. А она вела себя максимально глупым образом, вызывая сплошное недоверие. Самое слабое место допроса пришлось на то, чтоб объяснить, что она делала за писательским бунгало.

— И что она там делала?

— Подсматривала в щелочку между занавесками. Но у нас ушел не один час, чтобы прийти к этому несложному выводу.

— Подсматривала?

— Ну да. Она только этим и занималась. Все за всеми вынюхивала и выслеживала. Вероятно, просто от старческой скуки. Но признаваться в этом она не собиралась. Она быстрее готова была сесть здесь в тюрьму.

— А я-то думала, почему за мной не пришли.

— Ну да. Все продлилось так долго, потом еще врач приехал из города… Тебя, наверное, вечером вызовут. Следователь намерен допрашивать абсолютно всех, даже у меня снял показания, хотя я и близко туда не подходил.

— И какая у него версия складывается?

— Да никакая. Ограбление. А писатель, видать, невовремя проснулся и попался под горячую руку. Лэптоп у него исчез из номера, часы, фотоаппарат, еще кое-что по мелочи. Думаю, это элементарное воровство, обычное дело в Тайланде, просто парню не повезло.

— Да уж. Ничего не скажешь. Не повезло… Как все шатко в этом мире, да? Вот так вот живешь себе, живешь… Пьешь виски на острове, казалось бы, в тиши, в захолустье. Никого не трогаешь, вообще из номера не выходишь, делаешь вид, что книжку пишешь. Какие все-таки судьбы странные, так все непредсказуемо… А смерть все время где-то рядом ходит. И думаешь вот, тебя сейчас или кого? А средство всегда найдется. Либо ты дорогу переходишь не там, либо там, но шофер был пьяный, либо трезвый, но гололед… Уехал вроде бы из цивилизации, дорог уж нету, машин, так другие напасти. Утонуть можно, головой если о рифы, или просто так, или грабитель за лэптопом… Как все нелогично, глупо как-то…

Француз улыбается:

— Ну в жизни всегда все нелогично и глупо. Хотя это смотря с чьей стороны посмотреть. Возможно, во всем есть своя железная логика, просто мы до поры до времени ее не понимаем…

Пару минут мы молчим.

— А ты и правда адвокат?

Кивок.

— А живешь в Париже?

Еще один кивок.

— А можно диковатый вопрос? Какого цвета у тебя машина?

Его брови слегка ползут вверх, но он отвечает:

— Красного.

— И, разумеется, спортивная модель?

— Откуда такая осведомленность?

Я откидываюсь на спину, и перед глазами пятнами света проплывает невероятная, слепящая голубизна неба, кое-где тронутая мелкой рябью облаков.

— А что ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

— Тебя жду. Ну и купаюсь. — Рука обводит море неопределенным взмахом, словно говоря: «Какие тебе еще нужны объяснения?»

— Да нет. Вообще. Что ты на острове делаешь?

— Ну, вероятно, то же, что и все остальные.

— А что тут делают все остальные?

— Живут.

— Просто живут?

— Ну да. Раз уж пока есть такая возможность. Ты сама только что сказала, что в любой момент ее могут отнять. А что, ты что-то имеешь против такого выбора? Просто жить. Ну или можно выбрать не жить. Но обычно мы выбираем первое, второе само наступает, когда приходит время.

— Ну да, когда решает Бог… Мне уже недавно это говорили…

— А ты, никак, верующая?

— Нет вообще-то. Полная атеистка.

— А откуда такие странные вопросы?

На миг какое-то самое толстое облачко наплывает на огненный диск солнца и мир вокруг сереет. Камни становятся темнее, а море тут же меняет цвет с травяного на неясно-лиловый.

— Просто так… Я не… Просто я подумала, Ингрид сегодня сказала, почти в таком же контексте, что и ты. Ну про всех. Что мы все на острове по одной и той же причине, только причина у нее вышла другая.

— Надо же! Другая, чем «жить»? Ингрид страшная оригиналка!

— Да. По ее версии мы все тут прячемся.

Французу неожиданно становится скучно. Он зевает, лениво переворачивается на живот и тянется рукой к валяющейся пачке табака.

— Какого бреда люди себе только не напридумывают… И от чего же мы тут прячемся?

— Ну кто от чего. Бедолаге-писателю, вот, не пишется… вернее, не писалось. Ингрид — от старости, говорит, прячется. «Бывшая швейцарка» от одиночества своей Швейцарии, где она давно чужая. Другие — не знаю. Это же сходу не поймешь. На вид у всех все хорошо, а вот внутри? Ну как-то так, короче. Выходит, мы все тут прячемся от «реальной» жизни…

Француз тщательно заворачивает табак в бумажку, облизывает и склеивает ее края, делает глубокую затяжку и любуется на выпущенную в небо струю дыма.

— Дорогая Паола! — говорит он, наконец. — Не забивай себе голову глупыми мыслями и не поддавайся так легко внушению старческого маразма, у тебя морщины от всего этого пойдут! Да-да, не надо так смотреть, морщины будут, прямо поперек этого милого лба! Твоя Ингрид — сумасшедшая старушка. Ты хоть знаешь, что она на допросе вытворяла? Имитировала сердечный приступ, например… Реальность у всех одна — реальная, и от нее не спрячешься. Мы сами ее творим, и она там, где мы есть, и такая, какой мы ее сделали. А прятаться можно только от чего-то чужого, того, что не сделано тобой лично. На мой взгляд, ничего такого в нашей жизни и нет, мы сами всегда виноваты во всех своих бедах, и прятаться от себя… глупость какая-то. Не усложняй. Иди лучше и поцелуй меня вот сюда, — его палец дотрагивается до небритой щеки, указывая, куда именно ожидается поцелуй, глаза прищурены от солнца, губы чуть растянуты в улыбке, — в конце концов, заслужил я благодарность за полчаса потения на пекле, пока вырубал для тебя этот дебильный кустарник?