Игра в метаморфозы - Бернар Миньер

Ага, конечно… два парня пятнадцати и семнадцати лет, совершенно самостоятельных. Два умных парня, которых Лусия очень любила, и они ее тоже. Но мать обращалась с ними как с маленькими.

– Ты взяла на себя заботу о ней, – закусила удила Моника, – но тебя вечно нет дома. Она предоставлена сама себе! Тебе совершенно нельзя доверять!

Лусия вздохнула. Ей не хотелось затевать еще одну ссору с сестрой. Только не сейчас. Сейчас у нее есть чем заняться.

– Я об этом подумаю, – сказала она, прежде чем отсоединиться.

Затем подошла к окну и посмотрела в ночное небо, где над крышами плыла, скользя между облаками, большая круглая луна. Почему они с Моникой такие разные, почему не могут понять друг друга? Лусия много лет пыталась понравиться старшей сестре. Она все надеялась, что настанет день – и мать с сестрой простят ее и снова дадут ей понять, что любят ее. Но этот день так и не настал. Она наконец поняла, что в их глазах навсегда останется гадким утенком, девочкой, которая предпочитала мальчишескую компанию, являлась домой под хмельком, делала себе татуировки… Дикий котенок-недотрога, за общим столом всегда имевший собственное мнение. А самое главное – это ведь из-за нее…

Ну да, она знала причину такой враждебности. Но, черт побери, прошло уже девятнадцать лет… Неужели нельзя все отпустить и отодвинуть в прошлое?

Рафаэль… Лусия была на два года старше брата. Подростками они никогда не расставались. Там, где появлялась высокая, сутулая фигура мальчика, рядом обязательно виднелась фигурка «маленькой старшей сестренки», которая всегда была готова защитить брата зубами и когтями. У них были общие вкусы в музыке и в одежде, оба одевались во все черное, слушали одни и те же депрессивные песни, смотрели фильмы, где затрагивались вопросы, явно недоступные пониманию подростков. Рафаэль, бесспорно, был гением. Он достигал потрясающих результатов во всем, за что брался: играл ли он Шопена на фортепиано, постигал ли основы ботаники, учился ли фотографировать или рисовать. Его неудержимо влекли звезды, философия, науки, сочинение музыки, поэзия, кино… Он мог так просто и понятно объяснить Лусии любую самую сложную проблему, что она все схватывала мгновенно. А мог, наоборот, закрыться в комнате и часами молча сидеть, погрузившись в тишину. Он долго был надеждой родителей, пока они не начали замечать, что Рафаэль не такой, как все. Нежный, удивительно умный, неистощимо любознательный, болезненно восприимчивый, но… с шизоидным складом психики. С выраженной тенденцией бежать от общества людей и укрыться в своем мире – там, где только он сам создает законы и правила, цели и задачи. Рафаэлю было абсолютно все равно, что думают о нем другие – безусловное исключение составляла только Лусия, но он жил в постоянном страхе, что они задавят и разрушат его личность. В результате все свое свободное время он проводил дома, пил пиво и слушал музыку. Когда Лусия обнаружила, что он стал прикладываться к наркотикам, она пыталась сама его переубедить, скрывая этот факт от старшей сестры и от родителей. Когда же Рафаэль начал писать меланхолические стихи, наполненные зловещими, блестяще очерченными образами, и призывать смерть для всех своих желаний, она испугалась, хотя и признавала его бесспорный талант.

А потом наступило то самое лето в Пиренеях, которое они провели вместе с родителями. Моника решила на каникулы поехать с друзьями на Коста-Брава. Лусии было восемнадцать лет, Рафаэлю – шестнадцать. Она тогда подумала, что это будут последние летние каникулы с родителями, а на будущий год она заберет Рафаэля с собой.

Они сняли маленький домик на берегу горной речки у подножия скалы, с красивой террасой и фруктовым садом, где мать сушила белье. По утрам Лусия будила брата, и они шли в деревню купить сигарет, а потом усаживались на солнышке на террасе, пили кока-колу, разглядывали прохожих, перешучивались и били баклуши. Только в компании Рафаэля Лусия чувствовала себя так свободно и радостно. Ни с одним из мальчишек ей ни разу не удавалось так долго поддерживать беседу.

Но в то утро комната и кровать Рафаэля были пусты и окно открыто. Его комната выходила как раз на скалу. Она высунулась из окна и инстинктивно подняла глаза. На самом верху, в ярком свете утреннего солнца, виднелась высокая тень с раскинутыми крестом руками.

И тут она поняла: брат дожидался момента, когда она высунется из окна, чтобы прыгнуть в пустоту. Он ждал, чтобы она это увидела… Он хотел разделить с ней этот миг, последний миг своей жизни.

После этого Лусию несколько месяцев откачивали транквилизаторами. А потом пошли первые упреки. Напрямую их никто не высказывал, но настал день, когда мать и сестра превратились в две враждебные глыбы, в которые она все время утыкалась.

Ее словно выбросили из семейного круга. «Тебе нельзя доверять», – сказала ей по телефону сестра. И были такие дни, когда Лусия с ней соглашалась…

Другим человеком, который так и не оправился после гибели Рафаэля и который испытал на себе женский гнев, был отец. Маленький, ростом почти с Лусию, очаровательный человек, нежный и забавный, он своими шутками всегда освещал и согревал повседневность. Но со смертью сына очень изменился: стал молчаливым, печальным и безразличным. Супруга все чаще и чаще обрушивала на него свой гнев. На эти вспышки он отвечал молчанием. Пока однажды его не унес сердечный приступ…

Лусию охватило оцепенение. Оно всегда накатывало, когда ей не хотелось еще раз думать обо всем этом. Но все равно ведь и дня не проходило, чтобы не думала. Правда, она давно уже не плакала и не улыбалась, вспоминая о Рафаэле. Словно он унес с собой и слезы, и улыбки… А вот чувство вины – это другое дело. Оно никогда ее не оставляло. Ведь она могла бы спасти его, могла бы предотвратить беду…

С улицы донеслись чьи-то громкие голоса. И Лусия вдруг осознала, что они уже давно бродят где-то по самой кромке сознания – просто она, погрузившись в свои мысли, не обращала на них внимания.

Лусия открыла окно.

Внизу, на площади, собралась группа молодежи, несомненно, вышедшей из бара напротив. Ботеллон[25]. Человек двенадцать ребят собрались вокруг человека в коричневом пальто, который сидел на скамейке спиной к ней. То, что он рассказывал, видимо, захватило их целиком. Лейтенант пригляделась к человеку и улыбнулась. Это был Саломон…

И она вдруг сразу позабыла и зловещие слова Мигеля Феррана, записанные в дневнике, и все упреки матери и сестры. Интересно, что за байки рассказывает им криминолог? Истории с места преступления или приключения серийных убийц?

Это надо выяснить. Она закрыла окно, натянула худи, надела белую парку и ботинки, заперла номер и спустилась вниз. Едва вышла на площадь, как сразу услышала звонкий голос Саломона:

– Человек – животное социальное и в высшей степени необузданное, и с этим ничего не поделаешь: таков уж он есть. А поскольку он еще и самое развитое животное, то его необузданность легче проявляется не между отдельными особями, а между группами. Возьмите, к примеру, горных горилл Центральной Африки. С Кинг-Конгом у них нет ничего общего. Диана Фосси, изучавшая их в течение двадцати лет, описывает этих животных как самых миролюбивых на земле. Но когда лицом к лицу сталкиваются две группы горилл, они становятся настоящими убийцами. Шестьдесят четыре процента обследованных самцов имеют на теле глубокие раны, явно полученные в таких боях.