Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Эрик МакКормак

Вот что произошло: однажды ночью мне приснился обычный кошмар. Я изо всех сил бежал прочь от края черной разъятой бездны, и почва сыпалась у меня под ногами. Однако на сей раз я почувствовал, как чья-то рука ухватила меня за ногу и кто-то поволок меня обратно во тьму. Я перепугался и заорал. Вдруг надо мной навис бледный свет, и я решил, что попал в другой, уже не столь пугающий сон. Но тут голос из-за луча света спросил:

– В чем дело?

Пахнуло сиренью. Возле моей постели с фонарем в руках стояла сестра Роза. Лица ее в тенях капюшона я разглядеть не мог.

– Ты кричал во сне, – сказала она. – Перебудил все Кольцо Мальчиков. – Она говорила тихо, но мне казалось, что каждый в Кольце слышит ее слова.

– У меня был плохой сон, – как можно тише ответил я.

– Плохой сон? – Она задумалась на минуту. – Разумный человек обязан контролировать свои сны, – объявила наконец она. – Таково учение сестры Юстиции. – Раструб был устремлен прямо на меня, и я слышал, как она дышит.

– Это был дурной сон? – переспросила она вдруг.

Я не понял вопроса.

– Он напугал меня, – сказал я.

Когда сестра заговорила вновь, голос ее прозвучал мягче.

– Министерство социальных служб прислало нам твое досье, Эндрю. Тебе многое пришлось пережить. Но это не повод, чтобы ослабить самоконтроль – особенно во сне. Понимаешь? Сестра Юстиция твердо настаивала на этом. От тебя требуется лишь небольшое усилие воли.

Я кивнул, не понимая, каким образом смогу контролировать свои сны. Сестра Роза протянула пахнущую сиренью руку и коснулась моей щеки. Это застало меня врасплох, но я не уклонился, хотя пальцы были очень холодными. Наклонившись ко мне, сестра Роза прошептала:

– Я знаю, ты страдал. – И тяжело вздохнула. – Но не более других. В страданиях мы все состязаемся друг с другом. – И с этими словами она покинула мою комнату.

С той ночи, всякий раз, когда я чувствовал, что проваливаюсь в кошмар, я спешил разбудить себя. Страх потревожить Кольцо Мальчиков и навлечь на себя посреди ночи упреки сестры Розы оказался сильнее той власти, которую имел надо мной страшный сон. Как правило, мне удавалось проснуться, едва он начинал завладевать мной. Мной надолго овладела великая печаль, и от нее я не мог избавиться даже во сне. Но в целом я предпочитал пребывать в депрессии, лишь бы не привлекать к себе внимание.

Однажды весенним утром, как раз перед завтраком, меня вызвали в Контору Сестер. Сестра Роза хотела что-то мне сообщить.

Контора представляла собой одноэтажное здание в пятидесяти ярдах от Дома по каменной дорожке, ограниченной валунами. Дверь Конторы была открыта, и я прошел в холл. Внутри здание оказалось необычным – все перегородки были сделаны из стекла и просматривались из конца в конец коридора; можно было заглянуть даже в умывальные. В нескольких комнатах монахини спали, в других сидели за столом и писали или читали священные книги. Сестра Роза мыла посуду на кухне. Когда я позвонил в колокольчик, она заметила меня, вытерла руки и вышла в холл. Взяла со стола конверт и протянула мне.

– Это тебе, – сказала она. – Прочтешь после завтрака. – И, ничего не добавив, ушла на кухню.

Как это было странно: никто у нас в Доме не получал писем. На обратном пути я изучал конверт. В верхнем правом углу красовалась большая треугольная марка с какой-то, как мне показалось, восточной надписью. Адрес был выведен мелкими, тугими буковками, совсем не похожими на крупный уверенный почерк, к какому приучали нас сестры.

Я едва дождался окончания завтрака. Вернувшись в комнату, я вскрыл конверт. Гарри Грин – вот кто написал мне. После стольких лет – послание от Гарри Грина, один-единственный листок рисовой бумаги, совсем коротенькая записка.

Энди, надеюсь, ты учишься и читаешь как можно больше. Через пару месяцев я возвращаюсь домой и загляну тебя навестить. Вроде бы я могу стать твоим опекуном. Поразмысли над этим. А тем временем делай свое дело.

Твой старый товарищ Гарри Грин.

P. S. Я все еще бьюсь над стариной Иоанном Морологом. Помнишь, мы рассуждали о нем? Не будь я скептиком, я бы признал, что в этих его играх с числами скрыто побольше смысла, чем бросается в глаза. Расскажу при встрече.

Письмо несколько разочаровало меня своей краткостью. Но Гарри не забыл меня, Гарри приедет повидаться со мной, и – самое главное – он хочет стать моим опекуном; этого было достаточно для счастья. Я перечитывал письмо снова и снова. Я прятал его под подушкой и в следующие два месяца перечитывал ежедневно. Я ждал и надеялся. И вот наступил день и час – я работал в саду, – когда передо мной возникла сестра Роза.

– К тебе посетитель, – возвестила она.

Я вернулся в Дом и устремился в приемную так быстро, как только мог, только что не бежал, – бегать в Доме было категорически запрещено.

– Как ты, Эндрю?

Голос, приветствовавший меня, был мне знаком, но то не был голос Гарри Грина. Я слышал учтивый голос доктора Гиффена. Он был одет изящно, как всегда, но в волосах и бороде уже мелькала седина. Зрачки его глаз сузились до размеров булавочной головки.

От его острого взгляда не укрылось мое разочарование.

– Ты ожидал кого-то другого? – спросил он.

Я ответил, что нет, однако он, разумеется, не поверил мне. Правда, он не слишком огорчился: этот человек привык к тому, что его приветствуют без всякого энтузиазма, и, наверное, даже предпочитал такое отношение. Оглядев приемную, он облюбовал один из зеленых пластиковых стульев, протер его носовым платком, слегка подтянул брюки с аккуратными стрелками и уселся.

Он откашлялся.

– Когда я узнал о твоем возвращении, я отчасти ожидал, что ты попросишься жить со мной, – начал он.

Я хотел было сказать, что назвал его имя капитану «Нелли», но промолчал. Пусть, подумал я, доктор считает, что я вовсе не собирался жить с ним.

И я спросил его, что случилось со Стровеном.

Как всегда сухо, он изложил основные факты. Среди ночи в шахте произошел сильный обвал, спасательные работы нельзя было начать до рассвета. Никто не уцелел. Сто двадцать человек погибли – мужчины и мальчики, все. Семьи лишились отцов, братьев, сыновей. Правительственные инспектора сочли весь район Стровена опасным, поскольку земля была сильно изрыта за столетия угледобычи.

– Была рекомендована неотложная эвакуация, – сказал доктор Гиффен. Сам он ничего не имел против. Он давно уже подумывал перебраться в Город. Теперь он так и сделал.

Он снова откашлялся, и мы посидели в молчании. Как всегда, мы неловко чувствовали себя наедине друг с другом. Он поискал взглядом свой головной убор. Шляпа с узкими полями и пером, заткнутым за ленточку, лежала на соседнем стуле. Доктор взял ее в руки, покрутил. Еще раз откашлялся.