Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - Софи Аскиноф

Кюре церкви Сен-Луи-де-Франсэ, известный нам аббат Сюррюг, оставался настороже, хотя и старался не показывать тревогу за свою судьбу. «С тех пор как восстановился старый порядок, – писал он 8 ноября 1812 года, – многие из тех, кто остались в Москве, были грубо потревожены. Ко мне все относились доброжелательно, поскольку знали, что я остался из чувства долга и не имел с представителями французских властей отношений, способных меня скомпрометировать. Странно, но при тех немногих встречах, что у меня с ними были, я видел с их стороны лишь почет и уважение. Они выражали мне свое удивление тем, что я, как они говорили, обречен оставаться в Москве. Я им отвечал, что те же принципы, кои вынудили меня покинуть родину, удерживают меня в Москве. Я имел случай увидеть г-на де Лессепса182. Многие московские французы покинули город вместе с армией, что вызвало сильное смятение среди оставшихся. Usque quo, Domine?»183 Священник много размышлял о Французской революции, вынудившей его отправиться в изгнание. Привязанный к ценностям Старого режима и, конечно, к институту церкви, он не готов был поступаться некоторыми принципами, о чем уверенно заявлял. Смелый до фатализма, аббат Сюррюг надеялся, что кризис, пережитый Москвой, – явление временное. К старому порядку он был привязан больше, чем к новому.

Репрессии и начавшая охота на коллаборационистов все-таки заставили определенное число еще колебавшихся французов принять решение уехать как можно скорее. Разумеется, они понимали последствия своего бегства: конфискация их имущества в пользу российской короны и распродажа с аукциона, чтобы вырученные средства направить на удовлетворение потребностей наиболее нуждающихся. Но желание выжить оказалось сильнее. И вот они втянулись в то, что стало одной из крупнейших военных и гуманитарных катастроф XIX века: отступление французской армии из России. Дело в том что Наполеон вынужден был отступать по той самой дороге, по которой дошел до Москвы, совершенно разоренной, где не было возможности добывать продовольствие. Атака Кутузова под Малоярославцем не оставила ему другого выбора. Вместо Калуги, к которой он планировал идти, оставляя Москву, он направился к Смоленску. С самого начала путь длинной колонны оказался медленным и тяжелым. Очень скоро начал ощущаться голод, но ближайшие французские продуктовые склады находились в Смоленске. При этом жители деревень, через которые проходила армия, не собирались позволять врагам обирать их. Напротив, они готовы были мстить им. Поэтому армии пришлось набраться терпения и учиться выкручиваться доступными способами. Некоторые, за неимением лучшего, принялись есть конину. Процветали кражи: воровали еду, лошадей, одежду и прочее… «В это несчастное время, – признавалась г-жа Фюзий, – все сильно изменилось; все воровали друг у друга необходимые вещи с очаровательной простотой. Единственная опасность для вора заключалась в том, чтобы быть пойманным с поличным, потому что тогда он рисковал быть избитым. Целый день только и было слышно: «О, Господи! У меня украли чемодан; у меня украли сумочку; у меня украли краюху хлеба, лошадь»; и это от генерала до простого солдата». Действительно, в подобных обстоятельствах границы между социальными группами всегда исчезают. А положение, по мере движения армии, лишь ухудшалось.

Отступление Наполеона из России

Заложник A. Домерг позднее узнал от нескольких выживших женщин об ужасах этого отступления. Примеры личных драм были очень многочисленны, хотя бы в труппе Авроры Бюрсе, отправившейся в путь на подвернувшихся ей транспортных средствах184. Г-жу Андре, которой всего несколько недель назад так аплодировали в Москве, убило разрывом гранаты в тот момент, когда она вместе с г-жой Бюрсе, своей попутчицей, остановилась погреться у огня. Г-н Перру умер от голода и холода на Смоленской дороге. Генерал Боссе, бывший префект дворца, постоянно опекавший маленькую труппу, пытался помочь ему, но тщетно. Когда генерал предложил ему денег, артист ответил полным отчаяния тоном: «Лучше верните мне мои силы и здоровье, верните мне мои ноги, чтобы я мог снова играть комедии!» Он умер вскоре после этого, совершенно истощенный185. Г-жа Вертей186, «отважившаяся, несмотря на то что ей надо было скоро рожать, отправиться в путь с двумя детьми, одного потеряла в суматохе в Вязьме, а другой умер от истощения в дороге, у нее на глазах». Действительно, сражение за Вязьму, происшедшее 22 октября/3 ноября, стало для наполеоновской армии новой катастрофой. В плен было взято около четырех тысяч человек, столько же потеряно убитыми и ранеными. Что же случилось с ребенком г-жи Вертей? Попал в плен, погиб? Просто потерялся. Никто этого не знает. Тронутый безмерным горем этой женщины, виконт де Тюренн, камергер императора Наполеона, решил взять ее под свое покровительство. «Дойдя до окраины Смоленска, он скорее донес, чем довел ее до города, но тут был отдан строгий приказ не пропускать в него ни одну женщину. Г-н де Тюренн и особенно г-жа Ветрей настаивали и попытались пройти силой, но безжалостный часовой проткнул ее штыком. Смертельно раненая, несчастная упала на сани в нескольких шагах от поста, разрешилась от бремени и умерла…» Подобные трагедии показывают всю глубину и силу страданий, пережитых французами, участвовавшими в отступлении из России. A. Домерг продолжал свой рассказ историей, одновременно забавной и тягостной, своей сестры Авроры Бюрсе. Отправившись вместе с другими в трудный путь обратно во Францию, она не теряла присутствия духа. Она бодро ехала из Москвы по заснеженным и опасным русским дорогам. В один прекрасный день пушечное ядро разнесло ее коляску буквально в щепки, что вынудило ее продолжать путь на артиллерийском зарядном ящике. Но, будучи женщиной боевой, она пожелала во что бы то ни стало получить свои рукописи, которые везли в одном из фургонов императора. Однако тот, не желая отягощать свой обоз, и без того медленный с его точки зрения, отдал приказ сжечь все бумаги, которые счел ненужными. Актрисе пришлось мобилизовать всю энергию, чтобы спасти свое добро, в первую очередь, поэму, озаглавленную «Счастье посредственности», которой она особенно дорожила. Солдаты, «удивленные этим безумным энтузиазмом», позволили ей рыться в бумагах и тем нарушили императорский приказ. И вот Аврора Бюрсе, счастливая и более сильная, чем когда бы то ни было, продолжила свой путь, сидя верхом на зарядном ящике и сочиняя новые стихи. Этот анекдот немного развеселил солдат и гражданских, физически и душевно измученных долгой дорогой.

Однако далеко не все приключения были столь же забавны, как это. Личные и семейные драмы множились, как, например, в случае с семьей Шальме187. «Если бы страдания этой семьи не были такими же, как те, что пережили другие беженцы, – писал шевалье д’Изарн, – рассказ о них был бы ужасен». Разлученная долгой дорогой со своими двумя детьми, г-жа Шальме дошла до Вильны, но «наполовину обезумев от страданий, пережитых ею в банде солдат, вымещавших на ней свою жестокость. Несчастная женщина корчилась в страшных муках, которые наконец завершили ее земное существование. Был ли причиной ее смерти тиф? Существуют обоснованные предположения, что жизнь ее оборвал яд». Хотя подтвердить или опровергнуть эти слова труда, бесспорно одно: эта женщина стала жертвой многочисленных физических и душевных страданий, которые выносила на протяжении нескольких недель. Другой француз, Э. Дюпре де Сен-Мор, со своей стороны, сообщал, что эта женщина, «выехавшая вместе с двумя своими детьми, которых потеряла, сама умерла в нескольких лье от Вильны, убитая больше горем, нежели холодом и голодом»188. И сколько было таких случаев! Особенно тяжело приходилось тем женщинам с детьми, чьи мужья, как муж г-жи Домерг, были депортированы в качестве заложников. Что же касалось одиноких женщин, они часто становились жертвами насилия со стороны солдат, особенно в самом начале. Куртизанка Ида де Сент-Эльм была тому свидетельницей. «Я видела несчастных женщин, – рассказывала она, – которые своими печальными и унизительными милостями расплачивались за право подойти к бивачному огню или получить скудную пищу; я видела их умирающими на обочинах дорог или под ногами тех, кто не узнавал сегодня жертв, накануне возбудивших в них мимолетное желание»189. Ида Сент-Эльм пребывала в ужасе и постоянно боялась за себя. Удастся ли ей целой и невредимой проделать это трагическое путешествие до конца?