Соблазнение Минотавра - Анаис Нин

«Луна не имеет ни атмосферы, ни океанов и никогда не размывается водой и ветром. Более того, круговые образования на поверхности Луны, определяющие ее топографию, свидетельствуют о том, что ее кора не подвергалась тем жестоким изменениям, которые происходят в процессе образования гор на Земле».

Ларри хотел подарить Лилиане нетронутую и открытую для исследований поверхность. Но ее ровность была такой же маской, как и театральные переодевания Сабины. «Что ты чувствуешь? Где ты? Разделишь ли мои порывы? Мою дружбу?»

Что именно отбросило Ларри из гущи жизни на позицию наблюдателя, находящегося так далеко от Земли? Что заставило его окружить себя атмосферой безличности, которой невозможно дышать, что заставило исчезнуть из собственного тела? Наверное, те несколько эпизодов, о которых ей было известно, но которые она никогда не сопоставляла Сейчас она впервые высаживается на новую планету под названием Ларри. «Каждая планета в момент своего рождения является холодной». Его мать не хотела, чтобы Ларри родился. Это было первым отрицанием. Он явился без приглашения любви, отвергнутый отцом.

«Холодное рождение не исключает последующего нагревания и плавления планетных тел под воздействием находящихся в них радиоактивных веществ».

Ребенок, испытавший «холодное рождение», искал тепла и убегал из дома к хижинам негров, живших неподалеку и работавших на его отца. Отец служил в американской компании, которая занималась бурением нефтяных скважин в Бразилии.

У матери были выцветшие голубые глаза, она носила белые платья с оборками, удушающие, закрывающие шею и руки, испещренные тысячами плотных, наползающих друг на друга, контролирующих каждый дюйм стежков, как будто в страхе перед тем, что материальный мир может всколыхнуться, развалиться или улететь прочь.

Отец верил в упорный труд, не допускающий ни праздности, ни мечтания. Казалось, он следил за ходом Вселенной, то и дело вытаскивая из кармана часы, как судья у беговой дорожки. Мать была охвачена страхами. Всякое удовольствие казалось ей опасностью. Плаваешь — можно утонуть, занимаешься пиротехникой — можно оторвать палец, охотишься на светлячков — можно разъярить гремучую змею, общаешься с аборигенами — можно превратиться в дикаря.

Хижины негров влекли Ларри теплотой голосов, жестов, пищи. Ему нравилась их нагота, их мягкий смех. Дома казались ему гнездами радостной плотской близости. Ласки расточались здесь очень щедро, все довольно мурлыкали, ворковали словно голуби. Насилие врывалось и исчезало, как тропический ливень, не оставляя за собой следов. (Дома любая ссора сопровождалась неделями молчания и обид.) Так Ларри впервые сблизился с людьми. Он сбросил слишком тесные одежды. Няня-негритянка, заменившая ему мать, умилялась его белой коже. Ее цветастое ситцевое платье пахло пряностями, она двигалась легко, словно пушинка. Когда няня бывала в хорошем настроении, ее тело колыхалось от смеха Белье на веревках раздувалось, как паруса, и казалось живее, чем радуга.

Но и она его предала.

Ларри играл с голыми черными ребятишками. Искупавшись во всех запретных речках и лагунах, они открыто восхищались друг другом и полушутя друг друга ласкали. Как-то дома Ларри решил повторить эти игры со своим младшим братом, но не во время купания на природе, где все происходило среди растений, травы, тростника, а в ванной. Ларри думал, что изучение тела пройдет здесь так же весело, как на берегу реки. Его младший брат был очень изящным, у него были тонкие волосы и нежная, как у девочки, кожа. С наслаждением сравнивали они оттенки кожи, ширину грудной клетки, длину и силу ног. Это научно-эротическое исследование не ускользнуло от глаза няни, подсматривавшей за ними через окошко. На природе она лишь смеялась над тем, о чем сейчас не преминула сообщить родителям, словно полицейский на границе некой запретной зоны.

Шокирующее предательство мира, который он любил с доверчивой страстью, пришло вовсе не оттуда, откуда он ожидал, то есть не от отца с его насупленными бровями и глубоко посаженными на усталом лице глазами и не от бледной матери с ее холодным взглядом. Предательство пришло от пропахшей пряностями, босоногой, добросердечной черной матери, которую он так любил. Такого рода обстоятельства отбрасывают человека прочь от людей. Людские нападки вышвыривают в пустое пространство. Разве не могла няня не смеяться над детьми, изучающими чудеса, которые дарует тело? Разве не могла она не смеяться над их играми, как смеялась над ними во время купания? Разве она не клала свою теплую сухую руку на его жеребячьи ключицы, не расчесывала ему своей пятерней волосы? «Чтобы ощутить их шелковистость». А ведь с нею он уже почти достиг Земли, почти родился для новой, «расплавленной» жизни.

Ребенок задал курс своей планете, выбрал себе место во внешнем мире, следуя волнам гостеприимства и страха, с которыми он сталкивался. Боль была инструментом, позволявшим ему дрейфовать и определять курс. Солнце, неважно какое, золотое, белое или черное, не оправдало его ожиданий. Отныне он будет существовать в зоне умеренных температур, более сумрачных, но не так подверженных опасности.

Поначалу Лилиана неверно истолковала его молчание. Он мог общаться только с детьми и с животными. Его отсутствие (если бы только она знала, где он находится, после того как ушел) выводило ее из себя. Гораздо позже она поняла, что в качестве безопасного места он выбрал периферию, область отсутствия боли, то место, где другие не могут до него добраться.

Первое предательство вышвырнуло его в космос, заставило кувыркаться на приличном расстоянии от источника столкновения.

Лилиана представила себе, как на него повлияла мысль о том, что он никому не нужен. Все равно что завести семью, а потом испытать предательство. Атмосфера веселья и свободы тут же изменилась. Когда одна из негритянских хижин сгорела от случайного пожара, он ни капельки об этом не пожалел. Когда его отправили на пароходе с бразильской планеты на английскую, он был мрачен. Родители считали, что ему не следует превращаться в дикаря. Ему нужно заняться делом. А он предпочитал английским песням шестнадцатого века игру на барабане. Он любил шлепанье босых ног больше, чем вальсирование высоких каблуков и лакированных туфель. Ему нравились живые розовые краски, а не бесцветные материнские платья. Ему хотелось тратить время на мечты, а не забивать его, как отец, работой.

Ларри попал в холодную атмосферу дисциплины и пуританства. Теперь за ним следила тетка, сестра матери. И ее розга. Любой его проступок жестоко наказывался. Долгий путь в школу был высчитан до секунды. Покупка водяного пистолета была преступлением. Дернуть за косичку девочку или толкнуть ее на траву тоже было преступлением. Не говоря уже про тайну, откуда растут ее ноги, или вопрос о том, не скрывается ли под ее пышным платьицем венчик, подобный венчику в сердцевине мака… Любая пища, которую подавала тетка, была навязанной и потому безвкусной. Она измеряла и принуждала время и аппетит, подобно тому как приказывала цветам расцвести к определенной дате.

Ларри спрятался за фасадом послушания. Это было Море Спокойствия на Луне, и Ларри там жил. Никаких складок на поверхности. Внешне казалось, что он приспособился, — до тех пор, пока он не женился на Лилиане. Лилиана была напоминанием о счастливых днях в Бразилии, ибо сама она провела детство в Мексике.