Наркомы страха - Борис Вадимович Соколов

настолько отвыкли от кропотливой, систематической агентурно-осведомительской работы и так вошли во вкус упрощенного порядка производства дел, что до самого последнего времени возбуждают вопросы о предоставлении им так называемых «лимитов» для производства массовых арестов… Следователь ограничивается получением от обвиняемого признания своей вины и совершенно не заботится о подкреплении этого признания необходимыми документальными данными», а «показания арестованного записываются следователями в виде заметок, а затем, спустя продолжительное время… составляется общий протокол, причем совершенно не выполняется требование… о дословной, по возможности, фиксации показаний арестованного. Очень часто протокол допроса не составляется до тех пор, пока арестованный не признается в совершенных им преступлениях».

Теперь арестовывать можно было только по постановлению суда или с санкции прокурора. Ликвидировались внесудебные органы — «тройки» и «двойки», а дела, находившиеся у них в производстве, передавались судам или Особому совещанию при НКВД СССР.

Постановление от 17 ноября означало сигнал к прекращению чистки и предрешало замену Ежова Берией. 19 ноября Политбюро обсудило донос на Ежова главы Управления НКВД по Ивановской области В. П. Журавлева, обвинившего Николая Ивановича в «смазывании» дел по шпионажу среди сотрудников НКВД. 23 ноября вечером Николай Иванович подал Сталину заявление об отставке, где признавал все допущенные ошибки. На следующий день он был уволен из НКВД с щадящей формулировкой — «по состоянию здоровья», но с оставлением во главе Наркомвода и КПК, а также секретарем ЦК.

Сообщения о смещении Ежова появились в газетах только 8 декабря. Возможно, Сталин опасался, что некоторые из ежовских ставленников в провинции могут последовать примеру Люшкова и Успенского, и поэтому выжидал, пока Берия установит контроль над аппаратом в областях.

Предчувствуя близкий конец, Ежов начал особенно сильно пить. Уже в годы войны, объясняя в узком кругу причины снятия Ежова, Сталин, по воспоминаниям авиаконструктора А. С. Яковлева, говорил: «Ежов мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат — говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК — говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом — оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли». Но причина уничтожения Ежова тут явно перепутана со следствием. Недаром тот же Яковлев справедливо заметил: «После таких слов создавалось впечатление, что беззакония творятся за спиной Сталина… Но могли, скажем, Сталин не знать о том, что творил Берия?»

Неурядицы преследовали Ежова и в личной жизни. По утверждению Н. С. Хрущева, к концу жизни Николай Иванович стал законченным наркоманом. Похоже, врагов он видел уже повсюду. Его жена, в мае 1938 года уволенная из редакции журнала «СССР на стройке», впала в депрессию. 21 ноября 1938 года Евгения Соломоновна умерла в подмосковном санатории, отравившись люминалом. По официальной версии, это было самоубийство. Но после падения через три дня «железного наркома» распространялись упорные слухи, что Ежов сам отравил жену, опасаясь разоблачения своих преступлений. На следствии Николая Ивановича даже заставили в этом признаться. Однако верится в подобное с трудом. Особенно если прочесть одно из последних писем Евгении Соломоновны, сохранившееся в деле Ежова: «Коленька! Очень прошу, настаиваю проверить всю мою жизнь, всю меня… Я не хочу примириться с мыслью, что меня подозревают в двурушничестве, в каких-то несодеянных преступлениях». С такими настроениями совсем недалеко до самоубийства.

Ежов же, мучимый то ли ревностью, к которой жена давала немало поводов, то ли допившись до белой горячки, заподозрил ее в шпионаже, заговоре и в последние месяцы приказал следить за Евгенией Соломоновной. В середине августа 1938 года с помощью подслушивающей аппаратуры в московской гостинице «Националь» была зафиксирована интимная связь Ежовой с писателем Михаилом Шолоховым. Николай Иванович ограничился тем, что крепко поколотил ветреную супругу. А вот когда его арестовали, следователи встали перед выбором: кого делать третьим подозреваемым (кроме Ежова и Евгении Соломоновны) в покушении на жизнь Сталина — Шолохова или Бабеля. Но автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» был тогда в фаворе, и «красноречиво молчащий», как он сам говорил на следствии, автор «Конармии» и «Одесских рассказов» оказался гораздо более подходящим кандидатом на роль заговорщика.

После отставки «товарищи, с которыми дружил и которые, казалось мне, неплохо ко мне относятся, вдруг все отвернулись, словно от чумного. Даже поговорить не хотят», — сетовал Ежов в письме Сталину. Мучиться от одиночества ему пришлось недолго.

10 января 1939 года Николай Иванович заработал выговор за манкирование (по причине запоев) своими обязанностями в Наркомводе. 21 января фотография Ежова последний раз появилась в печати: он вместе со Сталиным сидел в президиуме торжественного собрания по случаю 15-й годовщины смерти Ленина. В марте 1939-го на XVIII съезде партии его уже не избрали в ЦК. Бывший нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов вспоминал, как при обсуждении кандидатур «выступал Сталин против Ежова и, указав на плохую работу, больше акцентировал внимание на его пьянстве, чем на превышении власти и необоснованных арестах. Потом выступил Ежов и, признавая свои ошибки, просил назначить его на менее самостоятельную работу, с которой он может справиться».

Этому предшествовало письменное заявление Фри-новского 11 марта, на второй день работы съезда. Михаил Петрович сообщал Сталину о беззакониях, творившихся в НКВД под его и Ежова руководством. Фриновский писал: «Следственный аппарат в отделах НКВД был разделен на «следователей-колольщиков» и рядовых следователей. Что из себя представляли эти группы и кто они? «Следователи-колольщики» были в основном подобраны из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяющих избиения арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний» и умели грамотно, красочно составлять протоколы…

«Корректировку» и «редактирование» протоколов допросов в большинстве случаев проводил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолетных обходах… следственных кабинетов. При таких методах следствия подсказывались фамилии… Очень часто «показания» давали следователи, а не подследственные. Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и Ежов? Знали. Как реагировали? Честно — никак, а Ежов даже это поощрял. Никто не разбирался, к кому применяется физическое воздействие».

Здесь все верно, за исключением того, будто «следователи-колольщики» были участниками заговора.

Несомненно, это заявление было сделано под диктовку либо Берии, либо самого Сталина. Вероятно, Фриновскому пообещали: если напишет, что требуют, то не расстреляют. И обманули. 12 марта Фриновский попросил освободить его от должности наркома ВМФ из-за полного незнания морского дела, а уже 6 апреля он был арестован.

Ежова арестовали 10 апреля 1939 года. Этому предшествовало постановление СНК от 27 марта «О неудовлетворительной работе водного транспорта», а 9 апреля Наркомвод был разделен на наркоматы морского и речного флота, в руководстве которых Николаю Ивановичу места не нашлось.

Перед лицом вечности

На