Орден Святого Георгия - Валерий Пылаев

На этот раз молчание длилось еще дольше. Похоже, теперь мы подобрались вплотную к незримой черте, которая отделяла сравнительно безобидную беседу от той, вести которую становилось небезопасно. Одно дело — рассказать о знакомстве с титулованным аристократом, и совсем другое — прямо заявить, что он нанял тебя убить человека. Как и любой сравнительно вменяемый человек, Сидоров боялся и Геловани, и уж тем более казни через повешение. Но и Меншикова, похоже, боялся немногим меньше.

И, подозреваю, не зря.

— Не хочешь говорить? Так мы и так знаем, Матвей Иванович, что его светлость велел. — Я легонько оттолкнулся локтями от стены и неторопливо зашагал по комнате. — А велел он тебе стащить винтовку, подбросить в шкаф одну гадость, а потом застрелить капеллана. Божьего человека, между прочим!

Сидоров прижал подбородок к груди и обхватил сам себя за плечи, будто ему вдруг стало холодно. Но промолчал — в смысле, ни рассыпаться в признаниях, ни возражать не стал и, похоже, даже не собирался.

— Только не просто же ты так грех такой на душу взять решил, ведь так, Матвей Иванович? — продолжил я. — Не за награду, и даже не из большой любви к его светлости Александру Владимировичу. А оттого, что выбора у тебя особого-то и не было. — Я остановился и, развернувшись на пятках, навис над съежившимся Сидоровоым. — Такой уж человек князь. Просит ласково, а попробуй откажи… Боишься?

— Да как же тут не бояться, ваше благородие? Ежели что не так — он и меня со свету сживет, и Прасковью мою.

Ага. Значит, Прасковья. Точно не жена, вряд ли невеста… однако и не чужая. Картинка в голове пополнилась недостающей деталью. Сидоров, конечно, не блистал ни умом, ни запредельной порядочностью, но дураком или трусом определенно не был. И когда Меншиков потребовал заняться по-настоящему рискованным делом — вполне мог бы отказаться, даже рискуя впасть в немилость. Человека, который побывал на войне, вообще не так уж легко запугать.

Конечно, если не знать его слабого места.

— Как же тебя так угораздило, служивый? — вздохнул я, снова усаживаясь на табуретку. — Попал, как кур в ощип. Тебе отсюда два пути: или в петлю идти, или в суд свидетелем.

— Тогда лучше в петлю, — глухо проговорил Сидоров. — Все равно пропадать.

— А вот тут ты, Матвей Иванович, неправ, — улыбнулся я. — Князь, конечно, силен, но и на него управа найдется.

Глава 22

А вот теперь самое главное — выдержать паузу. Глубокомысленную, многозначительную. Как раз из тех, когда тишина содержит уже не угрозу и тоску, а возможности. Пусть не поражающие воображение, даже не в полной мере заманчивые, но хоть какие-то. И уж точно куда лучше тех, на которые по-хорошему стоило рассчитывать.

Сидоров думал… точнее, пытался. А на деле просто бултыхался в котле собственных надежд и страхов, по очереди разглядывая нас с Геловани. Но если на его сиятельство бедняга смотрел со страхом, то во мне явно видел чуть ли не спасителя. Того, кто может помочь. Вряд ли простить — рассчитывать на такой исход было бы слишком наивно даже для простодушного солдата. Однако понять я его мог — а он в свою очередь нутром чуял того, кто сам не раз поднимался из разбитых укреплений. И шел в штыки, бросая на японские пулеметы хрупкую и беззащитную плоть.

Рыбак рыбака, как говорится…

Плохой полицейский, хороший полицейский. Голливудская классика в соответствующем году антураже. Может быть, Геловани даже нарочно подыгрывал, заставяляя Сидорова проникаться ко мне все большим доверием.

Не спугнуть бы.

— Подумай сам, Матвей Иванович, — осторожно начал я. — Мы на князя твоего и так уже давно зубы точим. И дела у него за плечами такие найдутся, что волосы на голове дыбом становятся. С тобой, без тебя, а догрызем мы его.

— Попробуй тут догрызи. — Сидоров опустил голову. — У благородных силища. Деньги, адвокаты всякие, да и знакомства нужные найдутся. А за простого человека заступиться некому. Выйдет князь сухим из воды — тогда мне не жить. А не выйдет — та же беда получится, у него руки длинные. Хоть из ссылки, хоть с каторги, хоть бы и с того света достанет.

Уже неплохо. Сидоров все еще мялся и нервничал, но больше не упирался ни в преданность господину, ни в страх. Начал мыслить, просчитывать варианты. Правда, хороших для себя пока что не находил.

Ничего, поможем.

— Кто кого достанет — это мы, Матвей Иванович, еще поглядим, — улыбнулся я. — И руки князю укоротим, если придется. А у тебя, служивый, и выбора то особого нет: хоть всю вину на себя возьми, все равно спросят — как так вышло, что мы про его светлость Александра Владимировича всю подноготную знаем. И тогда и тебе на каторге жизни никакой не будет, и Прасковью твою отыщут и… — Я многозначительно провел пальцем по горлу. — А кто ей в селе поможет, если лихие люди пожалуют? Избу сожгут, а саму застрелят, а то и похуже чего.

— Не дам! — Сидоров сжал кулаки. — Сам на пороге лягу, а к Прасковье не пущу!

Похоже, нарисованная мною картина оказалась весьма достоверной. А утопающее в страхе за сожительницу воображение тут же дополнило ее красочными и жутковатыми подробностями.

— С каторги ты Прасковью не спасешь, Матвей Иванович, — вздохнул я. — Но вот если свидетельствовать против князя все-таки решишься — тогда другое дело. Тогда мы поможем. Больших грехов за тобой нет: убить никого не убил, только, считай, винтовку у графини с дачи украл, но за такое вешать не станут. А если мы с его сиятельством лично к государю обратимся, может и помилование выйдет — за заслуги.

Я осторожно покосился на Геловани — проверить, не перегнул ли палку, наобещав бедняге-Сидорову чуть ли не с три короба. В моем мире в подобном случае признание скорее выбили бы угрозами или пытками, да и в этом дело вряд ли обстояло иначе. Я и сам вряд ли стал бы стесняться подобных методов, если придется, но чуйка подсказывала, что давить сверх меры не стоит: отставной солдат, бывший фронтовик наверняка умеет терпеть боль. И ничто не помешает ему отказаться от своих слов потом, когда Меншиков, наконец, окажется в суде.

Если вообще окажется.

— А князя ты, Матвей Иванович,