Мужайтесь и вооружайтесь! - Сергей Заплавный

Через час в Закоторомский стан князя Андрея Сицкого ускакал отряд ратников под началом воеводы Федора Левашова. Вернулся он с семью бочонками, набитыми драгоценностями и серебряными ефимками.

А к вечеру того же дня Иван Биркин увел в Казань большую часть своего ополчения. По пути он завернул на Закоторомский стан и, не обнаружив там припрятанной казны, стал рвать на себе волосы. Потом, запытав до смерти одного из своих подъячих, отправился дальше. Звали того подъячего Худяком Черемисиным. Козьма Минин велел похоронить его по-людски — под медным крестом, какие обычно ставят родовитым дворянам.

Стоило Кириле Федорову в деле с Биркиным себя показать, как душевная распутица, много месяцев его мучившая, душевным подъемом сменилась. Для начала он решил просмотреть бумаги, которые ему от покойного Финаки Штинникова вместе с сибирской коробкой перешли. Вытряхнув их на стол, он отложил в сторону указатель пути к Печоре, Югре и реке Оби, роспись более короткой Соликамской дороги, которую проложил и обустроил посадский человек Артемий Бабинов, дорожник по пермским и вятским землям и ворох беспорядочных записей, расчетов, памятей. Внимание его привлекли грамоты начальным людям Вятки, Выми, Соли-Вычегодска, Яренска, Ваги, Устюга и некоторых других ближних к Сибири городов. Писаны они были набело, но руку к ним никто из начальных людей Совета всей земли не приложил. Стало быть, по назначению они так и не отосланы. Почему?

Кирила пробежал глазами по строчкам одной грамоты, заглянул в следующую, потом в третью, четвертую. Во всех на первом месте шло требование, не мешкав, выслать в Ярославль для ратных людей Сибири хлебный долг за несколько лет.

«Фу ты, бессмыслица какая! — фыркнул Кирила. — О каких долгах и о каких сибирских ратных людях может идти речь, если ополчение в Ярославле недавно стоит? Тут Финака явно перемудрил».

Своим недоумением Кирила с Афанасием Евдокимовым поделился.

— Не удивляйся, друже, — успокоил его тот. — Раньше Вятка, Вымь и другие некоторые города хлебными дачами для прокормления послужильцев сибирских непашенных областей и впрямь облагались. Вот Финака и решил к нашей пользе прежние обязательства повернуть. Мысль, согласись, неглупая, но очень уж задиристо изложена. Мягче бы следовало, вразумительней. А за ратных людей Сибири он принял боевых татар, чувашей и черемису, которых мурза Араслан с берегов заволжской Кокшаги привел. Кто-то ляпнул ему, де это сибирский царевич с войском, он и поверил. Но я, вишь, грамотам этим ходу не дал. Так они в коробке и лежат.

— Лучше б сжег, чтобы не мешались.

— Сжечь не хитро. А надо ли? Ты лучше в них вчитайся. Знать будешь, что до тебя было. А вдруг ловчей эти грамоты повернешь? Ум у тебя хваткий. Мой тебе совет: с чистого листа за Сибирь берись. Кроме Тоболеска и Верхотурья, больше никуда за Камень не писано. А с тех пор, вишь, два месяца прошло, третий за порог ступил. Много чего за это время поменялось. Князь Лопата-Пожарский Пошехонье от воровских казаков очистил, князь Черкасский — Антониев монастырь и Углич усмирил, воевода Наумов — Переяславль-Залесский. Теперь за нами Тверь, Суздаль, Владимир, Ростов, Кашин, Касимов, Устюжна Железопольская, Белоозеро, Поморье, Кострома, многие другие поволжские города и веси, а все это вместе — чуть не половина Руси замосковской. Еще про псковского самозванца Матюшку-Лжедмитрия отпиши. Сам знаешь что. Бездельный-де народишко, что крест ему целовал, от него-де нынче отступился и на цепь, аки пса шелудивого, посадил. Ну а дальше про Ивана Заруцкого и князюшку Трубецкого — как они на твоих глазах повинную с Чеглаковым давеча нам прислали. Про это изложи особо, решительными словами. Веры-де им нет и не будет. Черного кобеля не отмоешь добела! Ну а о новгородских делах сильно не распространяйся. Держись того, что Миныч за утренним столом сказал.

Надев на культю правой руки перстянку из рыбьей кожи с двумя накладными пальцами, он положил перед собой первый лист.

— На бою с ляхами отхватило? — глянув на преобразившуюся культю, полюбопытствовал Евдокимов.

— Было дело, — не стал опровергать его догадку Кирила.

На самом деле пальцы ему поломал ямщик Антипка Буйга. Случилось это еще в ту пору, когда Нечай Федоров, спасая сына от ищеек Сыскного приказа, отправил его в Сибирь на строительство Томского города. На переходе от Верхотурья до Туринского острога у Кирилы с Антипкой ссора вышла, ну и решили они ее руколомом решить. Раньше Кирила в таких поединках всегда победителем выходил, а тут Бог от него отступился. С тех пор и приходится ему писать в перстянке. Еще досадней расспросы, где это он пальцы потерял. Вот и нашелся ответ на все случаи жизни: было дело.

Судя по всему, ответ этот первого дьяка вполне удовлетворил. В очередной раз почесав указательным пальцем плешь, Евдокимов занялся своими делами. А Кирила вдруг в необычайное волнение пришел. Ведь грамота, которую он сейчас напишет, уйдет в Тобольск не только за рукой Пожарского и других вождей ополчения, но и за приписью Кирилы, их сибирского дьяка. Вместе с большим сибирским воеводой Иваном Катыревым прочитает ее и отец Кирилы, большой сибирский дьяк Нечай Федорович. Как он воспримет эту припись? Поймет ли, что сделана она его сыном?

Зачин у всех грамот примерно одинаков. Вот и Кирила мудрить не стал — начал, как принято, с челобития:

«По избранию всей земли московского государства всяких чинов людей у ратных и у земских дел стольник и воевода князь Пожарский в Сибирь, в Тоболеский град, большому воеводе Ивану Михайловичю Катыреву-Ростовскому в товарищах с Борисом Ивановичем Нащокиным от своего имени и от имени стоящих во челе с ним соизбранников свое почтение и терпеливое изложение дел случившихся, текущих и завтрашних для общего решения и взаимства шлет…»

Прочитанным Кирила остался доволен. Во-первых, нынешнюю титлу Дмитрия Пожарского он во всей ее пространной полноте привел, зато других членов ярославского земского Совета упомнил, как неких соизбранников, безымянно. Хотя они и мнят себя первыми, но пусть знают свое подлинное место. Во-вторых, надоело писать заученное «челом бьет». То ли дело «свое почтение шлет». Смысл тот же, но звучит более веско и ново. А как уместно сказано — «терпеливое изложение» или «для общего решения и взаимства»! Тут важны даже не сами слова, а их связь и оттенки.

Ну вот, теперь можно и к обещанному изложению перейти. Это ничего, что рука, да еще в перстянке, поначалу за мыслью не успевает. Глядишь, и разгонится. Главное, писать так, будто с отцом после долгой разлуки беседуешь. Тогда ни одна стоящая мысль не потеряется.

Кирила писал и радовался: а ведь получается! Однако, дойдя до новгородских дел, задумался. На утренней трапезе, похожей больше на заседание приказного правления, нынче присутствовал судья Монастырского приказа Степан Татищев. Он только что вернулся из Великого Новгорода, куда ездил с выборными от пятнадцати городов людьми, чтобы лично узнать у тамошнего воеводы князя Ивана Одоевского и митрополита Исидора, как складываются у них отношения со шведским наместником Якобом-Пунтусом Делагарди, но больше того — как новгородцы собираются строить их с нижегородским ополчением: дружить, враждовать или в сторону отойдут, дабы не мешать ему самому с ляхами и седьмочисленными боярами на Москве разобраться. При этом Татищев должен был убедить новгородцев, что не следует им без ведома ярославского совета затаскивать чужеземцев в свое государство, в северные и поморские города.