"Орлы Наполеона" - Александр Григорьевич Домовец

выставку и публично высказаться за продолжение и развитие культурных связей между нашими странами. Это, так сказать, на публику и для прессы. На самом же деле в ходе встречи Карно вручит Белозёрову личное послание для императора. Абсолютно секретное.

Ефимов поразился.

— К чему такие сложности, Константин Петрович? Не проще ли передать письмо через посольство, так сказать, обычным путём?

— Проще не всегда значит лучше, — отрезал обер-прокурор. — Послание неофициальное. С нами согласовано, что оно будет передано, минуя обычные каналы, через доверенное лицо. Такая необходимость возникла на днях, и Сергей Васильевич, коль скоро он сейчас во Франции, идеальная кандидатура на роль курьера. Теперь понимаете, почему мы не можем отозвать Белозёрова немедленно? Ещё две недели он должен быть там, до встречи с президентом. Раньше не получается.

Ну, что ж… Дело прояснилось. Во всяком случае, ситуация обрела некие логические очертания. Белозёров, конечно, тут фигура бесспорная. Кому и доверять, как не ему, трижды спасшему императора?

Но всё не так просто. Доставка конфиденциального послания от французского президента к российскому императору вполне может оказаться делом опасным. Та же германская разведка была бы готова на всё, лишь бы заполучить его…

— Мне всё ясно, Константин Петрович, — хмуро сказал Ефимов. — Предложение вернуть Белозёрова домой я снимаю. Правда, возникает вопрос…

— А я даже знаю, какой, — перебил Победоносцев, садясь в кресло. — Вас интересует, почему мы не поставили в известность ваше ведомство? Угадал?

— Угадали, — холодно подтвердил генерал. — Считаю, что такого рода действия необходимо как минимум согласовывать с внешней разведкой. Хотя бы для того, чтобы подстраховать курьера с важным секретным документом.

Черевин вздохнул.

— Ты ещё скажи — взвод охраны приставить, — бросил с досадой. — Зачем привлекать к делу лишнее внимание? Усложнять зачем? Пусть всё идёт своим чередом. Мало ли кого президент принимает… Встретились, пожали руки, хлебнули шампанского за искусство и дружбу между странами, всего и дедов. А что там Сергей со встречи в кармане унёс, про то знает он да Карно.

— И ещё полтора десятка чиновников с обеих сторон, — язвительно добавил Ефимов. — И неизвестно, кто из них в разработке у германской разведки, а то и завербован уже… Не обижайтесь, Пётр Александрович, но это неверная оценка ситуации.

Хотел сказать "дилетантская", однако язык придержал. Обижать Черевина — себе дороже. А Победоносцева так и просто опасно. Уж очень высоко летает старый ворон.

Воцарилось напряжённое молчание. Ефимов демонстративно изучал коричневые шторы на высоких окнах в кабинете обер-прокурора. Черевин сопел, и было ясно, что реплика генерала ему не понравилась. Аскетическое, забавно украшенное большими, оттопыренными ушами лицо Победоносцева оставалось бесстрастным.

Наконец обер-прокурор подал голос.

— Ваши опасения мне понятны, Виктор Михайлович, однако они избыточны, — сказал бесстрастно. — Ситуация просчитана и находится под контролем. Что касается Сергея Васильевича, то его безопасность волнует нас так же, как и вас. Однако, на наш взгляд, ему ничего не угрожает. — Слово "наш" выделил голосом. — И давайте не забывать, что речь прежде всего идёт о судьбе договора…

— Договора? А что с ним? Он же практически согласован…

— Так-то оно так… Однако мы не знаем, о чём Карно хочет конфиденциально сообщить государю.

А если вдруг напишет, что под давлением антироссийских сил в правительстве и парламенте, да и настроений в обществе вынужден отказаться от заключения договора, типун на язык?

— Ну, это маловероятно…

— Но не исключено. — Победоносцев хрустнул длинными тонкими пальцами. — Давление на него идёт жесточайшее. Сближение с Россией очень многим поперёк горла… И вот эта неизвестность хуже всего. Поймите, Виктор Михайлович, речь не только и не столько о французских кредитах. Договор должен изменить соотношение сил в Европе, — ни больше ни меньше. В наших интересах, разумеется. Вот о чём надо думать! А Белозёров… Затеяно огромное дело, и Сергей Васильевич в нём, при всех симпатиях, лишь винтик. Нужный, полезный, в какой-то момент и незаменимый, — но винтик.

С позиций государственного деятеля Победоносцев был прав. Там, где на кону державные интересы, не до сантиментов. Возможные угрозы для Белозёрова — это паника Ефимова на ровном месте. На самом деле наверху ситуация продумана и взвешена. А коли так, пусть всё идёт своим чередом. Обер-прокурор вершит большую политику. Художник рисует и, когда скажут, дисциплинированно исполнит роль винтика. А ему, генералу, надлежит безропотно делать своё дело, не размениваясь на пустые страхи…

Победоносцев, судя по всему, рассуждал именно так.

Но было в этих рассуждениях что-то глубоко не правильное. Не хотелось обострять отношения (очень не хотелось!), и всё же Ефимов не удержался от вопроса:

— Скажите, Константин Петрович, а государь того же мнения?

— Вы о чём?

— Ну, насчёт Белозёрова и винтика?

Победоносцев и Черевин переглянулись.

— Не уловил смысл вашего вопроса, — сухо сказал обер-прокурор.

— Ну, как же… Давеча, когда беседовали у государя, он прямо сказал: мол, случись что с Белозёровым, французам не прощу. Разве не помните? — невинно спросил Ефимов. — О простом винтике вроде бы так не беспокоятся. Или я чего-то не понимаю? А, Константин Петрович? Пётр Александрович?

Черевин побагровел. Как все истово пьющие люди багровел он быстро и густо. Но при этом промолчал, да и что тут можно сказать? Не спорить же с императором… Даже обер-прокурор не сразу нашёлся с ответом.

— Государь выразил свою чисто человеческую симпатию к Сергею Васильевичу. Мы знаем, сколь многим он ему обязан, — произнёс наконец раздельно и холодно. — Однако к международной политике и государственным интересам человеческие чувства отношения не имеют. Здесь действуют иные категории… — Пожевал губами. — К слову, государь идею получить письмо Карно через Белозёрова одобрил. Так-то, Виктор Михайлович.

В общем, не суйся, куда не надо.

Победоносцев поднялся, всем видом показывая, что разговор окончен. Встал и Ефимов.

Поклонившись, вышел молча. На миг возникло острое желание открыть дверь пинком сапога. Однако, сдержав себя, дверь пощадил.

Наутро Сергей проснулся в настроении, прямо сказать, ипохондрическом. Мало того, что не выспался, так и сны снились дурацкие. А чему удивляться? На кануне — воющий замок, тёмное пророчество Жанны, неприятный ночной разговор со старым пьяницей мсье Лавилье… Нервы — они ведь не железные. Остро за хотелось вдруг, как прежде, ещё в гусарские времена, начать день со стакана вина. А потом бросить все и уехать домой, в Россию, к Настеньке и сыновьям. Надоело на чужбине, сил нет… Как это у Фалалеева получается всё время быть бодрым и жизнерадостным? Аж завидно…

Надо работать, вот что. За работой не до меланхолии. Сделать ещё несколько набросков проклятого зам ка. Зарисовать крохотную, красивую ратушную площадь. Пришла вдруг мысль: хорошо бы договориться с мадам Арно