Портрет в сиреневых тонах и другие истории - Елена Ронина

Ага, мотала я себе на ус, стало быть, голову нужно мыть каждый день и не каким попало мылом, какое в ванной найдешь, а особенным шампунем. Правда, мои волосы, завивающиеся в разные стороны, такими идеально прямыми никогда не сделаешь. И потом, цвет. Волосы у Верки были абсолютно платинового цвета.

– Крашеная? – интересовались у Степановны соседки по лавочке.

– А кто его знает, – уклончиво отвечала та.

Из чего я сделала вывод – волосы у Верки свои. Уж если бы она их красила, мы бы узнали первыми. Анна Степановна бы доложила, и что за краска, и почем Верка ее берет, и сколько в той краске сидит. Нет, стало быть, свои. Вот богатство.

Периодически Верка царственным жестом откидывала прядь волос назад, чтобы показать народу красиво накрашенный ярко-синими тенями глаз. Другой глаз так и оставался навеки под волосами. Но даже если бы Верка была одноглазой, это бы ее никак не испортило. И потом, может, ей краски на второй глаз жалко, а так она один глаз распишет, прям как Васнецов, встанет на платформы, – и пошла, красиво покачиваясь и положив руку на талию Ястребова.

Миша Ястребов был частью антуража. Просто Верка, сама по себе, не была бы столь привлекательной, и, видимо, она это понимала. А опираясь на высокого, стройного Михаила, тоже в джинсах, тоже с модной прической, она приобретала законченный вид.

Все оглядывались на эту пару. Иногда они сразу из подъезда выходили в темных очках.

– Не спотыкнитесь! – орала им вслед Степановна.

– Свят-свят, – дергала ее за рукав бабушка Наталья, – твой же сын!

– Он ничего, удержится!

Уж не знаю, что там у них случилось, что произошло, только как-то посреди ночи мы проснулись от страшного грохота на лестничной площадке. По звукам было похоже – дрались мужики. Причем периодически кидая друг друга прямо на нашу дверь. Мои родители стояли под дверью и не знали, что делать.

– Давай милицию вызывать, – мама спросонья давала папе ценные советы.

– Подожди, мне кажется, это у Ястребовых. – Папа понимал: если это дело семейное, то сразу вмешиваться не стоит, и уж тем более не стоит вмешивать чужих людей.

– Неужели Верка Анну Степановну побила, – пыталась шутить я, но всем было ясно – тут дело серьезное.

Папа дождался, когда драка переместилась к другой стене, и быстро открыл дверь. Я выглядывала через плечо. Поскольку папа дверь быстро за собой захлопнул, мне удалось увидеть только то, что дерется никакая не Верка, а наш Ястребов и еще один парень с ярко-рыжей копной волос. При этом они поливали друг друга невесть какими ругательствами.

Видимо, присутствие папы их охладило, во всяком случае, молодые люди перестали прикладывать друг друга к нашей двери, а через некоторое время папа вернулся, под руку ведя Михаила. Мама охнула и побежала за бинтами и зеленкой.

Папа строго сказал:

– Ничего не надо, ложитесь спать, а мы с Мишей на кухне посидим.

Мама с папой никогда не спорила, быстро закрыла дверь на кухню, разогнала нас с сестрой по кроватям и сама пошла в спальню. Сначала я слышала шум открывающейся двери холодильника, потом звон рюмок, через какое-то время громкие всхлипы Михаила и папины речи на повышенных тонах.

Я недоумевала, что могло произойти? За что нашего чудесного соседа Ястребова избивал этот рыжий тип, и почему не заступалась Верка?

Мне кажется, я вообще впервые Ястребова видела одного, без висящей Верки на плече, и сразу он показался мне не таким интересным. То есть я эту расстановку сил всегда чувствовала тонко: не Михаил украшал Верку, а она его, и без нее он обычный, ничем не примечательный мужик, еще и немного побитый. Ну жизнь! Через какое-то время из кухни послышалось громкое папино пение:

– Доченьки, доченьки, доченьки мои! Где ж вы, мои ноченьки, где ж вы, соловьи!

Вертинского папа пел, когда выпьет, исключительно с горя. Вот если запевал Изабеллу Юрьеву: «Сашка, ты помнишь наши встречи», – так это с радости, а если «Доченьки», то это от слез. Видать, плохи дела у Михаила, – с такими мыслями я и уснула.

Утром вся семья, несмотря на ночное представление, торопилась на работу. Я пыталась выяснить, остался ли в живых тот рыжий парень, и кто же все-таки был прав, и была ли причина, чтобы вот так нам дубасить в дверь. Чуть с петель ее не сорвали. Родители отделывались ничего не значащими фразами:

– Ой, некогда!

И чего это некогда? Под такое-то дело можно и школу пропустить, но все до конца выяснить. Пыталась рассказать маме про то, что и живот болит, и голова кружится. Но поняла, что никто не реагирует. Выход один – после школы сразу на лавку садиться, там все и узнаю.

Из школы бежала бегом, и не зря. Анна Степановна уже вовсю давала интервью. Она даже не сидела на лавочке, а, подбоченясь, стояла напротив.

На скамейке, чисто в партере, расположились тетя Света, бабка Наталья и бабушка Гришки, соседского мальчика, живущего в квартире над нами. У мальчика судьба непростая, он учится в музыкальной школе. Сначала на него бабка долго орет, потом, судя по топоту, Гришка долго от нее носится по квартире, потом плачет, а потом начинает играть гаммы. Слышимость у нас прекрасная, это вам не Калининский проспект. Подневольный ребенок, вроде меня.

Я сбоку пристроилась на лавочке, чтобы особо не привлекать к себе внимания. Выгонят еще. Но никто на меня внимания особого и не обратил. Все слушали Анну Степановну.

– И тут этот клоун заявляет: «Ваша Верка скоро от меня родит!» – Анна Степановна обвела всех нас торжествующим взглядом. Остановила удивленный взгляд на мне. Я привстала:

– Здрасьте.

Сначала Анна Степановна хотела меня выдворить, это я прям по ее взгляду прочла, потом, видимо, решила, что я ж – основной свидетель, это ж об мою дверь ее сына вчера колотили, и нехотя мне кивнула.

– Так вот, говорит, собирай, Верка, свои вещи. Машина, говорит, внизу. А? Какова? За машину продалася! Видали бы вы этого типа. Рыжий, волосы в разные стороны, шнобель почище нашего рубильника, страх один. Нет, все из-за машины. Даже вещи брать не стала, схватила Лешку и бегом.

Тетя Света покачала головой:

– Да уж, поди, все ж не из-за машины. Вон как обнимались-то при всех. Такая любовь, аж завидно было.

– Эх, – Анна Степановна сплюнула на пол, – нашла, чему завидовать. Твой вон в вытрезвиловке отсидится и опять – голубь мира, по базару с тобой под ручку ходит и ни на какую машину тебя не променяет.

– Этот-то точно не променяет, кто еще его оплеухи терпеть будет. Светка вечно по базару с фингалами ходит, – вставила Гришина бабушка.

– А это уж не ваше дело, – насупилась Светка.

– Да бросьте вы! Не тебя, Светка, сегодня обсуждаем, до тебя еще доберемся, погоди ты. Тут про Верку разобраться охота, чего ей недоставало, – как всегда, обстоятельная бабка Наталья смотрела в корень. Она на нашей лавочке всегда брала на себя роль беспристрастного арбитра.