Письмо Софьи - Александра Девиль

– Познакомься, mon ami,[6] – сказала она, – с моей двоюродной тетушкой Домной Гавриловной, она сегодня приехала в Москву из своего имения под Харьковом. С ней ее племянница Софья, компаньонка Эжени и домашний доктор и учитель месье Лан, который служил еще моему отцу.

– Ты забыла добавить, ma cher,[7] – вдруг обратилась к племяннице Домна Гавриловна, – что Софи также является твоей родной сестрой по отцу.

– А я и не знал, что у тебя есть сестра, – повернулся к Людмиле Евграф и снова перевел заинтересованный взгляд на Софью. – И, право же, она charmante personne.[8]

Людмиле явно не понравилось внимание, проявленное Евграфом к юной гостье, и она с некоторым раздражением пояснила:

– Софья – побочная дочь моего отца, и мы с ней не встречались уже много лет. Отец поручил Домне Гавриловне быть ее опекуншей.

– И у вашей подопечной, наверное, есть жених? – обратился Евграф к Домне Гавриловне.

– Нет, – ответила та, – но, может быть, в Москве появится.

– Да, у такой милой барышни здесь непременно появится жених, – улыбаясь, заверил Евграф. – Жаль, что мы с супругой уезжаем, а то бы помогли вам завести полезные знакомства в Москве.

– Прежде всего нам надо где-нибудь остановиться, – вздохнула Домна Гавриловна. – Увы, моя московская подруга недавно умерла, а вы с Людмилой уезжаете, да к тому же затеваете в доме ремонт…

– Но не во всех же комнатах будет ремонт, вы могли бы обосноваться на третьем этаже… – начал было Евграф, но супруга тотчас его перебила:

– Друг мой, ты не разбираешься в этих делах, а потому не говори о том, чего не знаешь. Кстати, управитель хотел с тобой о чем-то посоветоваться перед отъездом, пойди к нему.

– А я считаю, ma cher, что это вообще нелепость – затевать ремонт сейчас, когда началась война и неизвестно, что будет дальше, – заявил муж Людмилы, стараясь показать независимость своих суждений.

– Война войной, а жизнь продолжается, и я надеюсь, что, пока мы будем в Петербурге, закончатся и военные беспорядки, и переустройство этого дома, – внушительным тоном изрекла Людмила и, глядя в глаза Евграфу, с нажимом в голосе добавила: – Ступай, поговори с Никифором, это очень важно.

Под властным взглядом жены молодой человек недовольно поморщился и, слегка поклонившись в сторону гостей, вышел. На несколько мгновений в комнате повисло неловкое молчание, потом Домна Гавриловна спросила:

– А сколько лет твоему мужу, Людмила? Кажется, он моложе тебя?

– А кому какое дело до наших лет, тетушка? – передернула плечами Людмила. – Я уже была замужем за человеком на сорок лет старше меня, и это никого не удивляло, мой брак даже одобряли, как весьма выгодный. Почему же теперь я не имею права быть женой того, кого хочу? Сразу начинаются какие-то нелепые намеки…

– Я вовсе не хотела на что-либо намекать, просто поинтересовалась, – заверила ее Домна Гавриловна. – Ведь мы, старухи, вообще любопытны. Но, кажется, твой Евграф больше рад гостям, чем ты, и даже предложил нам поселиться на третьем этаже…

– Он просто не знает всех моих планов по переделке дома, – поспешно сказала Людмила. – На третьем этаже я задумала устроить картинную галерею.

– Я и не знала, что ты увлекаешься живописью, – слегка улыбнулась Домна Гавриловна. – Ну что ж, выходит, нам придется подыскивать для жилья гостиницу…

– Но вы ведь можете остановиться у Павла, на Покровке, – заметила Людмила, которой явно не терпелось выпроводить родственников.

– А Павел сейчас в Москве? – уточнила Домна Гавриловна. – Он ведь офицер и, наверное, уже отбыл в армию.

– Еще вчера он был в городе, мы с ним прощались, и Павел сказал, что уезжает послезавтра. Так что сегодня вы его успеете застать.

– Ладно, попытаем счастья еще у Павла, – вздохнула Домна Гавриловна, тяжело поднимаясь с кресла. – Не думала я, что эта поездка окажется такой хлопотной…

– Так всегда бывает, когда люди решаются уезжать далеко от дома в неспокойные времена, да еще толком не подготовившись, – наставительно сказала Людмила и поспешила проводить гостей к выходу.

Во дворе им встретился Евграф, который любезно раскланялся на прощанье и хотел было что-то сказать, но замолчал под суровым взглядом жены.

Настроение Домны Гавриловны и ее компаньонки совсем испортилось, и по дороге от Тверской до Покровской улицы они отводили душу, обсуждая негостеприимный прием Людмилы и ее легкомысленное, по их мнению, замужество.

– Ведь этот Евграф младше ее лет на восемь-девять, да к тому же изрядный вертопрах, это сразу видно, – ворчала Домна Гавриловна и, страдая от полуденной жары, беспрестанно обмахивалась веером. – А у Людмилы теперь вся забота – за ним следить, до других ей дела нет. Даже не предложила тетке чашки чая, стакана воды!

– А чему вы удивляетесь, – разводила руками Эжени, – ведь Людмила торопилась нас выпроводить, чтобы ее молодой муж не заглядывался на нашу Софи. Эта дама со своего Евграфа глаз не спускает, а он ее, кажется, побаивается. Наверное, он небогат, а у Людмилы после покойного мужа – порядочное состояние.

– Да, был бы жив мой кузен, то дочкиным поступкам не порадовался бы… Ну, да Бог с ней, пусть живет как хочет.

– Однако наше собственное положение становится затруднительным, – вздохнула Эжени. – Уж если Людмила нас выпроводила, то чего ждать от Павла – молодого офицера и кутилы? Наверняка в его доме сейчас настоящий вертеп, с собутыльниками, с цыганками… спешат повеселиться перед войной. Или, может, он уже отбыл на войну и нас никто не встретит.

– Но в его доме по крайней мере есть старые слуги, которые еще помнят меня, – сказала Домна Гавриловна. – Я думаю, они не откажутся нас принять даже в отсутствие Павла.

– Хорошо, если так. А все-таки жаль, что нам не удалось поселиться вблизи Кузнецкого моста…

Софью, в отличие от ее спутников, не огорчал отказ Людмилы поселить их у себя на Тверской. Девушке гораздо больше хотелось оказаться на Покровке, в старинном доме своего отца. После смерти Ивана Григорьевича его московский дом, как и Ниловка, перешел Павлу, а петербургский – Людмиле. И сейчас Софья была этому рада, поскольку брат, при всех недостатках его характера, все же вызывал у нее меньше неприязни, чем сестра.

Понимая, что столь далекую и, как оказалось, небезопасную поездку тетушка предприняла ради нее, Софья чувствовала нечто вроде угрызений совести и молчала, стараясь ничем не огорчить своих усталых и раздраженных спутниц, которые двигались к Покровке, уже ни на что не надеясь.

Однако, вопреки опасениям, их здесь ожидал если не радушный, то, во всяком случае, умеренно приветливый прием. Павел оказался дома, и притом один, без собутыльников и цыган, в пристрастии к которым его заподозрила Эжени. Он действительно готовился уезжать в полк, и его новый гвардейский мундир висел на видном месте, но свой последний мирный вечер Павел решил провести не в шумной компании, а в кабинете, наводя порядок в бумагах и переписке.