Один год до Пробуждения. Реальная история Просветления - Настя Мажирина

На какое-то время мы расстались с Атманом, и особого желания встречаться с ним у нас не было. В Москву приехал Рубцов. Настя пошла к нему под предлогом того, что повела Вику. После маеты с Серёгой и в каком-то смысле потери курса и ориентиров для Насти этот визит был не просто обычным проявлением любопытства — он бы жизненно важен. У неё с Рубцовым состоялся разговор. Сначала Рубцов поручил ей писать книгу, что она сразу стала делать по приходу домой через сильное сопротивление. На следующий день, когда Настя снова пришла к нему, в разговоре выяснилось, что она уже год ведет дневник. Тогда Рубцов сказал: «Ну, значит, книга уже написана, тогда сожги всё, что написала». Настя прибежала домой с горящими глазами и бросилась выполнять и это поручение, будто от этого зависела её жизнь. Сожгла все свои прошлогодние записи, которые кропотливо вела на бумаге, и удалила личный блог, выдержки из которого приведены в этой книге[7].

Уничтожив записи, Настя, как было заранее оговорено, позвонила Сергею и спросила, что дальше. Он велел ей прийти на следующий день самой и привести меня. На следующее утро мы пришли к нему втроём. Встреча проходила в квартире у Верясовых. Сергея и хозяев не было — они уехали купаться в проруби, и нам пришлось ждать. Мы вышли с девчонками покурить на лестничную площадку и, как только закурили, услышали на лестнице голоса Рубцова и Серёги Верясова. Сергей поднялся, увидел нас и впервые поздоровался со мною за руку. Докурив, мы вернулись в квартиру. Как всегда было много народу. Мы вчетвером — я, Настя, Вика и Аня Семёнова — сидели на кухне и не участвовали в общей беседе. И мы, и Аня уже прошли точку невозврата. Мы либо сидели молча, либо общались о пустяках, потому что о Пробуждении говорить уже не могли. Вика тихо в уголке читала книгу Чогьяма Трунгпы и ни с кем не общалась. Когда Сергей выходил курить трубку, мы выходили вместе с ним. Рубцов улыбался, шутил, рассказывал разные байки из своей жизни — я впервые видел его таким. Настя собиралась вступить в его обновлённую Школу под названием УниверСити, потому что он велел ей определиться: если она хочет быть с ним, это следующий шаг. Я не хотел вступать в Школу. Я сказал Насте, что, если для неё это важно, она может вступить одна, и дал денег. Она улучила момент, когда Рубцов ушёл в дальнюю комнату, и пошла вступать.

Я подошёл к двери, чтобы послушать, о чём они будут говорить.

— Я готова вступить, что для этого надо?

— Ну, вот программку возьми, сейчас впишем тебя… — не торопясь сказал Сергей. — А деньги у тебя откуда?

— Муж дал.

— А муж согласен, что ты в УниверСити вступаешь?

— Да, согласен.

— А ты не работаешь?

— Нет.

— А почему не работаешь?

Я вошёл к ним и сказал, что хочу послушать, о чём они говорят.

— Так сложилось, — сказала Настя.

— Ну, тогда тебе нужно устроиться на работу и самой оплатить обучение… А ты, Антон, не будешь вступать?

— Я не понимаю, зачем мне это и чем УниверСити принципиально отличается от Школы, которая была?

— Вступи и поймёшь.

— Я не понимаю зачем, говорю же. Мне абсолютно всё равно, там я или нет. Я и так делаю практики, без УниверСити.

— Раз всё равно, тогда или вступи, или скажи «нет». Прими решение. Ты не здесь и не там, понимаешь?

Я понимал. Но не понимал, почему так тяжело это сделать, если я действительно уже там был, если вся разница только в записи в листочке Рубцова. К тому же мне не хотелось, чтобы мы с Настей были по разные стороны баррикад, — раньше у нас был один Гуру, и мы прошли через всё вместе.

— Хорошо, — сказал я. — Где расписываться? Кровью?

— Ну, кровью необязательно, — усмехнулся Сергей.

Он достал свой список, дал его нам. Мы записали свои фамилии, отдали взнос.

— Ну всё, теперь, главное, до лета не выходите из УниверСити, а потом можете делать всё что угодно.

Мы пошли на лестницу покурить. Сергей пошёл вместе с нами.

— Насчёт работы, — сказала Настя. — Сколько и где нужно работать?

— Хитрая какая, — усмехнулся Сергей. — Ну, поработай месяца три, будет достаточно. Нужно окунуться в социум, установить связи, посмотреть, как люди живут.

Мы посидели ещё какое-то время. Верясов с Аней начали петь песни под гитару, и нас потянуло домой.

После похода к Рубцову мы бросили пить и больше не начинали, но продолжали курить. Правда, уже не сигареты, а трубку — по примеру Рубцова.

На следующее утро начались Настины метания в поисках работы. Она категорически не хотела работать, но для неё было жизненно важно выполнить указание Рубцова. Предыдущими, ничего особенного для неё не значащими поручениями она привела себя в готовность, и теперь сбросить набранные обороты было просто невозможно. Это было что-то с чем-то. Она плакала, кричала, говорила, что всех ненавидит, посылала всех Пробуждённых в далёкие края. В конечном итоге всё утихло, и она спокойно устроилась официанткой в «Планету суши» на Манежке и начала работать.

Ниже привожу её переписку с Рубцовым.

27 февраля

Настино письмо Сергею Рубцову

Сергей, спасибо большое за урок, с работой. Я злилась, плакала, закатывала истерики. Я столкнулась с тем, что до отвращения не хочу иметь ничего общего с работающей социальной средой. Я смотрела вакансии в Интернете, и меня душили приступы несоизмеримого с масштабом «проблемы» отчаяния. С одной стороны, было неприятие работы, с которой, как мне казалось, я распрощалась и к которой, по моему твёрдому убеждению, у меня полностью отсутствует интерес. Особенно душило то, что мы на пару с Антоном культивировали и даже распространяли выведенную из собственного опыта идею о том, что женщина не должна работать и что для неё стремление реализовать себя в этой сфере — глупая трата семейной энергии. Мне совсем не хотелось теперь даже ненадолго выходить из семьи, ведь я нашла себя как «очаг», уютно устроилась и не слишком волновалась о том, что пока не очень-то тянула на звание домохозяйки. Наверное, мне не хочется что-то делать самой — я спряталась за семейную жизнь, растворилась в ней и не желаю вылетать из удобного гнезда.

Но у меня из головы не шла Вера и её магазин. Никуда больше моя энергия не текла, никто из огромного списка друзей не откликнулся на мой запрос о работе. Под влиянием того, что мы неожиданно «всей душой» полюбили трубку и курим сейчас только её, раскрывая все тонкости этого табачного времяпрепровождения, в моей голове засела мысль, что я бы с удовольствием продавала табачные изделия. Я села писать Вере и, когда писала ей о своих мотивах, не ныла и не жаловалась Антону, я кое-что поняла.

После того как я перестала зарабатывать, при кажущемся интересе к поиску себя я стала каким-то приложением к Антону. Он оплачивал моё участие в школах и семинарах, и где-то в глубине души мне казалось, что он брал меня с собой «в большие духовные дела» «за компанию». А у меня постепенно складывалось ощущение, что мне это не нужно, что я просто хочу его везде сопровождать и следить, как бы он чего такого, отличного от «Пути», не натворил. Да и вообще мы всегда и везде были неразлучны. Я почувствовала, что занимаюсь всем этим лишь постольку, поскольку с самого начала знала, что мне придётся заниматься странными вещами, — такой уж у меня муж. Передо мной развернулась такая картина: сама я ничего не вкладываю, никуда по-настоящему не стремлюсь, не плачу деньги, не вкладываю силы, ничего не отдаю, ничем не жертвую, не отрываю от себя — я не вовлечена. Я вроде бы проживаю какие-то «важные» вещи, но это для меня всего лишь приключенческий аттракцион с ужастиками. Я по-прежнему могу прятаться за Антона — это удобно, потому что, когда, условно говоря, начнётся бомбардировка, окажется, что военную кампанию я не оплачивала и спрос с меня маленький. В итоге я так до конца и не поняла, что я делаю не так и как мне осознать, что я сама отвечаю за свою жизнь, смерть, реализацию, и при этом оставаться с мужем, за-мужем, продолжать делать всё, что я делаю, но с другим отношением. Хотя я чувствую, что у меня всё есть: и желание, и возможность, но всё так невпопад, запутано, запрятано и перекошено, что я остаюсь там, где описала. Хотя, очевидно, кое-что прояснилось.