Обрученная с розой - Симона Вилар

Он хрюкнул.

Такое поведение в присутствии духовного лица было вопиющим. Епископ нахмурил брови и, подойдя к племяннице, с силой встряхнул ее за плечи:

– Опомнитесь, сын мой! Ведите себя пристойно, ибо что может подумать о вас сэр рыцарь?

Смех застыл на устах Анны. Только сейчас она заметила этого высокого синеглазого человека, строго глядевшего на нее. Она потерялась под этим взглядом и, словно ища поддержки, обернулась к дяде. Лицо епископа оставалось сумрачным. Он приблизился к Филипу Майсгрейву.

– Сын мой, позднее я передам для содержания юноши достаточную сумму, пока же возьмите вот это.

И он вложил в руку рыцаря увесистый кошель. Филип подбросил его на ладони, монеты глухо звякнули. И все же что-то здесь было не так.

Неожиданно в сумраке раздался голос мальчика:

– Ради всего святого, милорд, возьмите меня с собой! Именем Христа и его Пречистой Матери умоляю вас. Я не буду помехой в пути и стану вести себя тихо, как мышка. Ем я мало, могу долго не спать и выдержу любую скачку. Мой отец научил меня многому. Если понадобится, смогу приготовить ужин, вычистить оружие или разбить палатку. А еще я неплохо стреляю из арбалета.

Не зная, что еще добавить, мальчик развел руками и внезапно упал перед рыцарем на колени.

– Увезите меня во Францию, сэр рыцарь! Мне нестерпимо оставаться здесь слабым и беззащитным, и я очень хочу к отцу. Разве это худое дело – соединить отца и сына? А если я окажусь совсем плох, лучше бросьте меня на дороге.

В его глазах стояли слезы.

Сэр Филип, взяв мальчика за плечи, одним движением поднял его с колен.

– Для начала твоему отцу следовало научить тебя не плюхаться перед первым встречным на колени.

Это прозвучало как пощечина. Анна выпрямилась.

– Может, отец и воспитывал меня не как полагается, но лишь ему я дам отчет о своем поведении и не намерен выслушивать упреки от первого встречного.

Филип приблизился, чтобы получше видеть это гневно вспыхнувшее лицо. Глаза мальчика, по-женски красивые, смотрели прямо и твердо.

– А ты мне нравишься, паренек, – вдруг сказал рыцарь и потрепал Анну по щеке. – Из тебя в свое время получится неплохой воин, если вычесть слезы. Ты поедешь со мной.

Сэр Филип улыбнулся. Странно было видеть такую нежную и светлую улыбку на этом обветренном, суровом лице.

Потом они заговорили с епископом. Анна же опустилась на подставку у камина и подбрасывала в него дрова, а когда огонь разгорелся, не отрываясь глядела на мягкие кудри рыцаря, вспоминая сильную, огрубевшую от рукояти меча и конских поводьев руку, которая только что ласково коснулась ее щеки.

Потом Филип Майсгрейв собрался идти, сообщив, когда ей следует прибыть к нему. Неожиданно для епископа и себя самой Анна вызвалась ему посветить и сопровождала рыцаря до тех пор, пока он не вскочил в седло во дворе и… не скрылся под аркой ворот.

Она даже не почувствовала, как епископ, неслышно приблизившись, осторожно коснулся ее плеча.

Анна вздрогнула.

– Вы готовы отпустить меня с этим рыцарем, дядюшка?

Епископ взял из ее рук факел.

– Он честный человек, а в наше полное лжи и коварства время это много значит. К тому же у меня нет иного выхода. Как бы ловко я ни прятал тебя, вокруг полно предателей, готовых в любую секунду отдать тебя Йоркам… Оставить тебя здесь нет никакой возможности…

Анна зябко поежилась. Считанные дни оставалось ей провести подле родного человека, чтобы затем вверить свою душу и тело сэру Филипу Майсгрейву.

Воистину пути твои неисповедимы, Господи…

Филип Майсгрейв неторопливо ехал по ночному городу, перебирая поводья. Конь ступал шагом. Было тихо, лишь слышались щелчки падающих с крыш капель да хлюпала грязь под копытами. В воздухе висела сырая сумрачная мгла. Только кое-где масляный фонарь выхватывал вывеску лавчонки или ступени дома богатого горожанина.

Откуда-то со стороны донеслось бряцание оружия. Расталкивая мглу копотным светом факелов, прошла городская стража, нараспев повторяя одно и то же:

– Стража идет! Все спокойно. Почивайте с миром!

Филип попридержал лошадь, пропуская cтражу, а затем, свернув за угол, оказался у своего дома. Это было высокое, гладко оштукатуренное строение, украшенное резьбой на дубовых рамах, с покатой черепичной крышей. Массивные ворота вели во внутренний двор. Створки их были слегка приоткрыты, рядом с воротами стоял пожилой коренастый слуга, поджидая хозяина. Чтобы скоротать время, он наигрывал что-то на пастушьей свирели.

Спрыгнув с седла, Филип бросил ему поводья.

– Надеюсь, леди Мод уже уснула, Бен? – спросил рыцарь.

– Нет. Служанки уговаривали ее лечь, но она заявила, что не отойдет ко сну, пока не прибудете вы, сэр Филип.

При свете небольшого фонаря Бен видел, что господин хмурится.

– Хорошо, что мы вскоре едем. Весь этот женский визг! Сил нет.

– Ты не должен так говорить о моей супруге, дружище, – заметил рыцарь.

– Как угодно, хозяин. Но я знал вас еще мальчонкой, и никогда вы не выглядели таким озабоченным, как в последний год.

– Это уж мое дело, – сухо бросил рыцарь, проходя мимо.

Дом был богат и уютен. Чисто выметенные дубовые полы, на беленых стенах висели в ряд оружие и начищенные миски. Лестница из мореного полированного дуба вела наверх, а у каждой двери горел небольшой медный светильник.

Приподняв тяжелую портьеру, Филип ступил в просторную комнату, стены которой были завешены гобеленами, а пол устлан тростником и аиром. Здесь было тепло. Филип сбросил плащ и приблизился к высокому креслу, где, откинувшись, спала, не дождавшись супруга, леди Мод Майсгрейв. Рыцарь немного постоял, глядя на нее. Губы Мод приоткрылись, на лбу и переносице блестели бисеринки пота. Дышала она ровно и глубоко.

Он никогда не любил ее. Леди Мод он получил как ценную вещь, из тех, что дарят вассалам за преданную службу. Если взглянуть иначе – Элизабет уплатила выкуп за свою измену. И это было бесконечно унизительно. Возможно, поэтому он с первого дня испытывал глухую неприязнь к Мод, которая, несомненно, заслуживала лучшего отношения. Если поначалу Мод стремилась почаще напоминать мужу, что она из Перси, могучих властителей Пограничья, была надменна и капризна, то позднее ее чувство к мужу переросло в любовь столь страстную, что порой Филип с сожалением вспоминал об их прежних натянутых отношениях. Он не мог полюбить Мод, и она его бесконечно раздражала своим слепым обожанием. Он старался быть с нею помягче, но все же по любому поводу торопился покинуть дом, скрыться от Мод. Даже когда он узнал, что она ждет ребенка, это не произвело на него глубокого впечатления. Филип видел, что Мод мучается, испытывал к ней жалость и сострадание, но не более того. Его бесили ее слезы, ее ласки, ее неотвязное внимание, а в последнее время и ее ревность. Дошло до того, что она стала посылать служанок шпионить за ним.