Слишком чужая, слишком своя - Алла Полянская

— Ты поедешь одна?

— Я позабочусь о себе.

— Я знаю.

— Работай.

— Почему ты не хочешь подождать, пока выздоровеешь?

— Потому что к тому времени отсюда нужно будет уносить ноги и переходить на нелегальное положение. У меня должен быть максимум информации, возможно, бежать придется завтра, кто может знать?

— Но...

— Будет время — объясню. Сейчас надо работать.

Возможно, будь я одна, мне было бы легче. Хотя его помощь во многом кстати. Но что мне дальше с ним делать? Не таскать же его за собой? А оставить тут — над ним сразу же установят опеку те, кто заинтересован, а такого человека, который не сломался бы при умело проводимом допросе, просто не существует. За исключением некоторых психопатов, но к этой категории я Игоря не причисляю.

Надо достать машину, ездить на такси неудобно. Пока еще сгодится, но на перспективу нужна собственная колесница. А дом моды «Эрика» очень красивый и расположен уютно. Большие окна, манекены, особый запах... Это было важной частью моей жизни последние шесть лет. С этим, возможно, связаны мои самые гадкие поступки, которые я никогда не прощу себе, если только точно узнаю, что имела к кое-чему отношение. Торговля людьми — это просто ужасно. Даже хуже, чем работорговля в позапрошлом столетии, потому что тогда не было такого направления, как торговля органами.

— Вы что-то хотели? Я могу вам чем-нибудь помочь? — Девчонка за столом в пустом холле, оформленном в розовых тонах. — Ой, простите, Юлия Павловна! Пожалуйста, простите! Я вас не узнала.

— Потому что ты сидела и читала журнал, — я должна вести себя так, как раньше, а именно такую модель поведения здесь знают. — Ладно, не дрожи, но имей в виду...

— Больше никогда не повторится, спасибо вам. Обещаю, что...

— Ладно, хватит. Верю. Вишневецкий у себя?

-Да.

— А мой кабинет открыт?

— Нет, как можно...

— Ну, так открой, — тут никто не должен заметить, что со мной что-то не так.

— Конечно, секундочку, — она достает ящичек с ключами, минуту роется там, потом идет по коридору. Она пытается не обогнать меня, чтобы я не подумала, что она невежлива со мной. Но это трудно сделать, потому что я хочу, чтобы она шла впереди. Я даже не представляю, где здесь мой кабинет.

— Вот, пожалуйста.

Открываются двери из голубого пластика. Сколько это могло стоить? Красивый кабинет. Даже не кабинет, а студия. Тоже в синих и голубых тонах. А у меня есть-таки вкус к жизни!

— Оставь ключи. Свободна. И займись делом.

Она поспешила назад, чтобы ее не заподозрили в том, что она прохлаждается на работе. Какой же у меня характер, если меня здесь так боятся? В конечном итоге это даже хорошо. Сейчас я просмотрю бумаги в столе, хотя, уверена, их уже просматривали, и не раз.

Вот телефон внутренней связи. Я помню имя девушки в холле, оно на карточке, которая прикреплена к лацкану ее жакета. Ее зовут Карина. Итак...

— Карина, у нас должны быть фотографы. Кто-нибудь из этих бездельников на месте?

— Юлия Павловна, я сейчас вызову его к вам.

— Он один? Господи, совсем вылетело из головы... Но ведь были, кажется, два человека.

— Да, но Сабина в отпуске, у нее родился ребенок. А Феликс должен быть где-то здесь.

— Пусть немедленно явится ко мне в кабинет. Принеси мне его личное дело.

Сейчас я узнаю о тех фотографиях, если, конечно, он их делал. Но я подозреваю, что здесь скорее соврут на Страшном суде, чем мне. А пока просмотрю досье.

— Прошу, садитесь.

Невысокий худощавый человек лет сорока пяти на вид, хотя ему только сорок Плохо выглядит. Черные кудрявые волосы, небольшие быстрые глаза. Когда он был моложе, девушки, наверное, вились вокруг него, как мухи, но это уже в прошлом, а сейчас он просто фотограф. Девушкам уже неинтересен, хотя сам, наверное, еще не осознал этого.

— Вы работаете здесь не с мая пятого года, как записано в личном деле, — я не спрашиваю, а утверждаю.

— Мы же говорили об этом... Я все рассказал. Все, что знал. Юлия Павловна, пожалуйста... У меня только что родился ребенок..

— У Сабины родился.

— Да, но мы же семья! Хотя, я понимаю, вас это не интересует. Да, я фотографировал голых девушек, Богулевский хорошо платил. Сабина не знала, не говорите ей. Я понятия не имел, для чего эти фотографии.

Я молча смотрю на него. Он чего-то страшно боится и, несомненно, что-то знает.

— Вы не все мне рассказали, правда? Не нужно отрицать. Сейчас я хочу услышать полный вариант вашего рассказа — и мы навсегда забудем о вашем участии в этой истории.

— Да, я кое о чем умолчал. Но это только потому, что думал, что вы и сами все знаете. Простите, Юлия Павловна, но я был уверен, что вы в курсе дела.

— Я слушаю вас. И давайте без лирических отступлений.

— Да, конечно. Когда вы выезжали с коллекциями за границу, то везли не только одежду- Я это уже говорил. И Богулевский каждый раз заставлял меня делать такой мини-каталог, то есть то, что вы видели. Я фотографировал, потом отдавал ему, он платил за это отдельно. Я, конечно, подозревал, но точно ничего не знал и милиции не сказал. Алексей Иванович предупредил о последствиях. Да я и сам не дурак, соображаю.

— Все это я уже слышала в прошлый раз. Это вы снимали для меня показ в Париже?

— Я... я снимал, но пленка где-то... Вместе с камерой исчезла. Еще там. Откуда вы знаете? Я считал: прошло столько времени... Сабина тогда тоже снимала, обошлись... Не увольняйте меня, прошу вас, мне нужна эта работа. Я вам кое-что расскажу, — он оглядывается на закрытые двери.

— Я не собираюсь вас увольнять, с чего вы это взяли? И ваша жена сможет вернуться к нам, когда придет время. Поэтому вы сами решайте, что мне рассказать, я на вас не стану больше давить.

Он недоверчиво смотрит на меня, а потом, осознав, что я говорю правду, вдруг начинает всхлипывать. Его воля полностью сломлена. До чего же нужно довести человека, чтобы он вел себя вот так?..

— Успокойтесь, Феликс, — я наливаю в стакан воды. — Вот, выпейте и успокойтесь. Не такая уж я ведьма, как вы думаете, не надо меня бояться. Я ни в чем вас не обвиняю и во многом понимаю. Вы должны были делать то, что делали, чтоб вылезти из нищеты.

— Да, — он пьет воду, рука его дрожит. — Да, я должен был это делать. Вы же знаете, что творилось. Фотоателье накрылись, везде только «Кодак». Я специализировался на художественном портрете, а тогда начал делать портреты на могилы, но всех подмял «Ритуал», только их мастера имели право выполнять такие работы. Брался фотографировать свадьбы, но я же мастер, а это — халтуpa, да и молодые наступали на пятки. А потом Богулевский подобрал меня, оплатил все мои долги, даже коммунальные. А возвращаться в нищету я боялся, потому что тогда уже подумывал о том, чтобы разом покончить со всем этим... Я не мог так Поэтому не болтал лишнего.