Бабы строем не воюют - Елена Кузнецова

– Ну да, – хихикнула Мария, – подкинул… А дело-то не на дворе было… Ох и громко ты тогда головой стукнулась! Слез было…

Анюта на мгновение насупилась – воспоминание было не самым приятным, но тут же засмеялась: – Зато он потом у меня прощения просил и меду дал, чтобы не плакала, вот!

Анна Павловна молча слушала разговор дочерей, и лицо у нее было какое-то… не боярское совсем. И любовь, и горечь, и память – все в нем было.

«Ой, а ведь Анна-то мужа своего покойного до сих пор добром вспоминает. Уж как они жили… все, наверное, было. И выдали ее не как меня, не по любви, а как родители рассудили, а все одно он ее детям отец. А мой Фома сгинул, и деток после него не осталось, не с кем мне его вспоминать вот так-то. А Андрей? Он-то каким отцом будет? Ох, батюшки, размечталась, дурища! Сначала замуж за него выйди да роди…»

Но невольно представила себе Андрея с ребенком на руках, да как он на него смотреть будет, да вот так по двору катать на плечах, и сама чуть не всхлипнула – так захотелось его увидеть! Ну когда же это ожидание закончится?!

Аринка отвлеклась на свои мысли и не сразу заметила, что разговор Анны с дочерьми повернулся от воспоминаний к делам насущным.

– Вот видите, сколько вы всего о своем отце помните. А у Млавы ничего этого нет, и не было никогда.

– Как это? Почему? – хором выпалили сестры и тут же поняли, в чем дело. – Ой, она же совсем малая, значит, была, когда дядька Касьян…

– Вот именно. Ей и двух лет не исполнилось, когда она сиротой осталась, а Антонина – вдовой. Тетка Капа и сама уже к тому времени овдовела, так что с тех пор у них в доме одни только бабы. Лука их, конечно, не забывает, да и Аристарх у нас за вдовами на совесть присматривает, так что живут они справно, но ни отцовских рук, ни его заботы Млава не знает. Вы вот сызмала привыкли говорить, что живете в воинском поселении, но замечаете только внешнее, то, что всем посторонним видно: сотня, ратники, воинское учение… Но ведь это не все. – Анна взглянула на Арину, и та затаила дыхание, поняла: вот оно, вот; не зря боярыня этот разговор при ней затеяла, сейчас и станет ясно, зачем.

– Скажи-ка, Арина, когда ты замуж выходила, о чем думала, чего от Фомы своего хотела получить?

Арина даже растерялась: никак не ожидала такого вопроса, да и в одном слове на такое не ответишь. Невольно сказала то, что первое на язык попросилось:

– Да чего все хотят: любви и заботы, жизни семейной в счастье и покое. – Подумала и добавила: – Достатка в доме, наверное, чего еще-то?

– Ага, – удовлетворенно кивнула Анна. – А от тебя чего муж ждал?

– А чего все от жены хотят… – все еще не понимая, к чему она ведет, ответила Арина. – Любви, уважения, чтобы тепло женское в доме не переводилось да хозяйство в порядке содержалось.

– И у нас все то же самое. Только в воинском поселении этого мало – слишком мало, чтобы выжить. Потому и спрос у нас другой, больше, чем в прочих местах. Жены от мужей требуют, чтобы те живыми из похода вернулись, сами не подставились под дурной удар и своих сберегли… – Анна запнулась на миг, не иначе вспоминая, что ее-то Фрол как раз и не вернулся.

«Говорили же мне, что ее муж Андрея собой закрыл!»

– Но чтобы больше с мужа спрашивать, надо и самой другой быть! – жестко продолжила боярыня. – Сотня в поход уходит спокойно, потому что мужи уверены: случись что, оставшиеся дома этот дом сберегут. А кто остается-то? Старики да подростки… И бабы. Прокоп правильно говорил: в Ратном бабы своим мужам под стать. Не единожды от татей да лесовиков отбивались, пока сотни дома не было. Вот как хочешь, Арина, но я уверена, что, живи вы в своем Дубравном, как мы в Ратном, не ты одна за лук схватилась бы. Положили бы ваши бабоньки тех татей, как курят, и ничьей помощи не понадобилось бы.

«И Анна про то же, что и Прокоп… Не столько дочерям говорит, сколько мне: они-то сызмала растут с этим знанием. Ну из лука я умею, из самострела тоже учиться взялась, но разве это все? Как Верка-то я не способна. И дух во мне такой есть ли? Смогу ли в случае чего вот так кинуться?»

– Ой, мам, а помнишь, ты рассказывала, был у нас случай, когда баба серпом волка убила? – загорелась Анюта. – Только я не помню, кто это.

– Ну да, было дело, давно, правда. Епифана за телка кинулась с тем, что в руках было. С какой стати тот волк на него летом бросился, кто его знает, а она рядом оказалась. Полоснула серпом так, что волку переднюю лапу да полморды срезала. Бабы ее потом долго донимали, что не рассчитала, шкуру попортила, а она только отшучивалась, дескать, все равно мех летний, шубы хорошей не получилось бы. И она не одна у нас такая.

– Мам, да ты сама-то… помнишь, с Минькой тогда топором от целой стаи волков отбилась? – с гордостью поглядывая на Арину – мол, знай наших! – вмешалась в разговор Мария.

– Помню. – Анна почему-то не стала вдаваться в подробности.

«От стаи? Топором? Это Анна-то?»

Не то чтобы Арина сомневалась, что Анна на такое способна, нет, но привыкла уже: боярыня всегда чуть приподнята над повседневными заботами, а стало быть, и бедами. Невозможно было представить ее с топором или серпом в руках; у нее нынче иные хлопоты и трудности, но слова Марии лишний раз напомнили: не всегда Анна боярыней была, пришлось и ей лиха хлебнуть.

«А ведь Анна, должно быть, не только волков вспомнила, вон как сразу помрачнела…»

– Не о подвигах я, – отмахнулась Анна, возвращая разговор в прежнюю колею, – а о том, что у каждого – своя стезя, своя ответственность. И нельзя требовать от других, если свою ношу сама тянуть не готова. Поняли?

Девчонки дружно закивали, даже и легкую обиду изобразили, дескать, не маленькие, давно про то знают.

– Ну если вы у меня такие разумницы, – ласково продолжила боярыня (обрадованная Анюта не удержалась, покосилась на дверь), – так что ж вы творите-то?

Озадаченные сестры воззрились на мать, не понимая, с чего это она вдруг так резко переменилась: у нее даже голос каким-то лязгающим стал.

– Мам, а что мы не так сделали? – осторожно поинтересовалась Мария.

– Все не так! – отрезала Анна. – Я для чего вам тут про ратнинских баб распинаюсь? Вашу гордость потешить, что ли? Так не сделали вы пока ничего, чтобы спесью надуваться! А вот Млава – сделала! И нечего мне тут губы кривить! – прикрикнула она на Анюту. – Млава такая же ратнинская, как и вы! И род ее не хуже нашего! Смеетесь над ней? Глупее себя нашли и радуетесь? Вы ее перед прочими отличать должны, а вы ее топчете! Да еще перед кем? Перед чужачками побежденными!

– Но ведь их всех в наш, лисовиновский род приняли, – возразила Машка, но мать ее перебила:

– Их – приняли! А Млава – по крови ратнинская, единственная здесь, кроме вас, из рода победителей! И она только что всем вам нос утерла!

– Так ты же ее сама… – возмущенно вякнула было Анька, но Анна аж кулаком по столу стукнула, заставляя дочь заткнуться на полуслове.