Эволюция и подсознание. Как наше прошлое определяет будущее. Человек – дитя вселенной - Грегг Брейден

Неожиданно в комнате стало тихо. Все перестали говорить, а настоятель поднял свой взгляд к танкам на стенах часовни. Глубоко вдохнув прохладный чистый воздух, он дал на мой вопрос ответ, который оказался удивительным и неожиданным. Он взглянул на меня и произнес всего одно тибетское слово. Я инстинктивно взглянул на переводчика. «Что он сказал? – спросил я. – Он произнес всего одно слово!»

Перевод застал меня врасплох. «Сострадание, – сказал он. – Настоятель говорит, что «сострадание» – вот ответ на ваш вопрос. Сострадание связывает нас с каждым существом и со всем сущим».

Я был удивлен ответу, потому что рассматривал сострадание как опыт и практику. Мы чувствуем сострадание к себе и к другим людям, оказавшимся в трудных жизненных обстоятельствах. А также испытываем сострадание как своеобразную практику в повседневной жизни. Если я правильно понял ответ настоятеля, то сострадание – больше чем чувство, это сила природы.

Я впервые столкнулся с тем, чтобы сострадание трактовали как физическую силу. Однако ответом на мой вопрос «Что связывает нас с нашим миром?» было одно-единственное слово. Это явное противоречие заставило меня задать следующий вопрос. «Как это может быть?» Для большей ясности я спросил переводчика: «Он говорит, что сострадание – это сила природы, связующая нас со всеми вещами, или это человеческое переживание, которое мы испытываем?»

После его перевода у них снова завязался оживленный диалог. Настоятель разорвал со мной зрительный контакт, сделал глубокий вдох, посмотрел в сторону переводчика и одним словом ответил мне. «Да!» – сказал он по-тибетски. На этом наш разговор был закончен.

Далее последовал диалог, сдобренный шутками и затрагивающий глубочайшие элементы тибетского буддизма. Он занял почти 10 минут, однако я смог унести с собой лишь одно тибетское слово, означавшее сострадание. В тот день я покидал монастырь с чувством незавершенности, как будто при переводе нечто было утеряно. Ответ настоятеля казался загадочным и вроде бы не имел особого смысла. Что-то не сошлось.

Через несколько дней я обнаружил причину.

Уже в другом монастыре, на этот раз с ученым монахом, а не высокопоставленным настоятелем, я неожиданно вновь оказался вовлеченным в похожий разговор. Мы оказались в непринужденной обстановке монашеской кельи. Это была крошечная, ничем не украшенная комната, где он ел, спал, молился и учился, когда ему не надо было присутствовать в большом зале, где проходили песнопения.

На этот раз переводчик уже понимал формат моих вопросов и что именно я пытался понять. Мы сгрудились вокруг заправленных маслом яка ламп, чадящих в комнате, и я посмотрел на низкий потолок. Он весь был покрыт черной сажей от таких же ламп, долгие годы горевших для тепла и света, как и было в тот холодный день.

Через переводчика я задал монаху тот же вопрос: «Является ли сострадание силой творения или это просто ощущение нашего тела?» Он поднял глаза к закопченному потолку, куда я смотрел всего несколько секунд назад. Сделав глубокий вздох и задумавшись на мгновение, он явно вспоминал все, чему научился в монастыре, попав в него восьми лет отроду. Теперь ему было 25. Он медленно опустил взгляд, и посмотрел на меня.

Его ответ был коротким. И в нем был громадный смысл. «И то и другое», – такие слова я услышал от монаха. «Сострадание – одновременно и сила природы, и переживание человека».

В эти минуты мне стал понятен смысл той моей встречи с настоятелем, я воспринял всю глубину учения, которым он поделился со мной и моей группой.

В монашеской келье на другом конце света, в нескольких часах езды от ближайшего города, на высоте почти четыре с половиной тысячи километров над уровнем моря я услышал тогда слова простой, но глубокой мудрости, которую по сей день не замечают западные традиционные и научные учения. Этот монах просто напомнил нам, что сострадание, это простое человеческое переживание, отделяющее нас от других видов живого, – та же сила природы, тесным образом соединяющая нас со всеми вещами. Когда мы испытываем чувство подлинного сострадания, то исчезает разделение между нами и другими людьми, между нами и миром, а заодно и внутри нас.

Альберт Эйнштейн признавал силу сострадания и его возможности уменьшить страдания. Он говорил: «Наша задача должна состоять в том, чтобы освободить самих себя… за счет расширения нашего круга сострадания и охватить все живые существа в природе во всей ее красоте» [10]. Далай-лама XIV перенес это понимание с исцеления человека на глобальное выживание: «Я искренне верю, что сострадание является основой человеческого существования» [11]. Признание роли сострадания в нашей жизни позволяет достичь глубин самосовершенствования и испытать удивительные переживания, которые делают нас людьми.

Будучи совершенным учителем, настоятель чувствовал свою ответственность перед учениками – его ответы должны были нести большой смысл. Ничего не зная обо мне, моем происхождении, моей личной истории и моих убеждениях, он просто не мог понять, будет ли его мудрость воспринята должным образом и как его слова будут поняты с учетом моего жизненного опыта. Это и было причиной его спора с переводчиком, прежде чем он произнес слово сострадание.

К счастью, переводчик был моим хорошим другом и хорошо меня знал. Ему была известна моя семья, моя жизнь, он имел представление о моем происхождении, моей среде и образовании, ему был известен мой духовный путь. Обладая таким знанием, он сумел заверить настоятеля, что любые знания, какие он мне откроет, найдут свой путь к моему разуму и сердцу. Именно это и должен быть услышать настоятель, чтобы не опасаться возможной ответственности. Он расширил мои представления о сострадании и той роли, которую оно играет в нашей жизни.

Учения нашего тибетского настоятеля наряду с тибетским буддизмом основаны на буддистских традициях махаяны, одной из двух (а по некоторым классификациям, трех) основных ветвей буддизма. Согласно им, махаяна быстро ведет человека к полному просветлению с одной-единственной целью: использовать его для облегчения страданий других. Следующий такой путь называется бодхисаттвой. Я попытаюсь разъяснить такое понимание сострадания.

Чувственная природа и поэтический язык учения махаяны Осутры) всегда нравился мне своей красотой. Они были моим убежищем и источником утешения в самые нелегкие времена. Например, когда в сутрах говорилось о сострадании, то в них изображались бодхисаттвы с двумя крылами, которые несут их к просветлению. Одно крыло – это крыло мудрости. Другое – крыло сострадания. Сутры описывают эти два качества как двух равных партнеров, необходимых каждому, если мы выбираем путь к просветлению.

Особенно убедительно сутры рассказывают, что бодхисаттвам не за что держаться в этом мире. Бодхисаттвы ничего не могут назвать своим. У них нет своей земли, нет владений и нет привязанностей в мире. Эта идея еще интереснее, она раскрывает суть наших представлений о себе в этом мире. Глубинный подтекст бодхисаттв лучше всего описывает исследователь буддизма, доктор философии Джоанна Мейси. «Не существует прочного «я» или неизменной идентичности, как нет безопасности в том смысле, как мы ее понимаем», – говорит она [12]. Вместо этого бодхисаттвы смело перемещаются по миру, уповая на достигнутые ими мудрость и сострадание, позволяющие ориентироваться в любой жизненной ситуации.