В поисках грустного бэби - Василий Павлович Аксенов

продолжаю концентрироваться на их наружности. Например, когда один из кандидатов гордо заявил, что у него лучший рекорд по вопросу гомосексуализма, я заметил, что костюм у него в то утро был безукоризненный, но из левого уха торчал пучочек седых волос.

Как выбирать, кому отдавать предпочтение? Возьмем, к примеру, трех парней из девяти, сидящих на сцене. Все они за nuclear freeze[65], но у одного физиономия самодовольного кота, другой напоминает лося, в то время как третий отличается скользящими, как у морского льва, телодвижениями…

Москва — Вашингтон

Дорогой Василий, твой новый «физический» подход к соискателям в американских выборах заставил меня подумать о наших проблемах. Не кроется ли в этом решение наших неразрешимых однопартийных самовыборов? Отягощенный этими мыслями, я направился за советом к могущественному товарищу XYN, секретарю Союза писателей и депутату Верховного Совета.

— Товарищ XYN, почему бы нам не иметь двух кандидатов на одно место? Пусть оба будут членами нашей единственной и единственно возможной партии, но один будет, скажем, кудрявым, а другой — хромым. У людей появится шанс сделать выбор, и таким образом мы заткнем рот буржуазным клеветникам, говорящим, что у нас выборы без выборов.

— Не пойдет, — сказал мрачный товарищ XYN после продолжительного молчания. — Люди не смогут решить сами, что лучше — кучерявость или ущербная нога. Кроме того, физические данные кандидатов могут затмить неоспоримое совершенство марксистской теории. Наша партия решила раз и навсегда: один — это лучше, чем два. Удовлетворены моим объяснением, гражданин Фофанофф? Не советую вам поперед батьки в пекло лезть. Всего доброго.

Вашингтон — Москва

Дорогой Фил, хотя мы и потеряли по пути несколько седовласых парней, американская избирательная кампания грохочет все сильнее. Вроде бы меньше стало кандидатов, а количество черт, из которых надо делать выбор, все увеличивается. Тут у нас и возрастные морщины, и неточная нумерация прожитых лет, оттенки кожи и произвольные движения языка… схожесть с прототипами и несхожесть ни с кем, усы, пробор в волосах, неожиданный набор «новых идей»… Становится все более очевидным, что идеальная композиция невозможна, а как избрать лучшую? У меня нет навыка к демократии, Фил. Предпочтение одного другому — не кроется ли в этом какое-то аристократическое высокомерие? Все время спрашиваю себя, как примирить все эти противоречия?

Москва — Вашингтон

Дорогой Василий, вслед за Пушкиным, «откупори шампанского бутылку иль перечти „Женитьбу Фигаро“».

Штрихи к роману «Грустный бэби»

1982

Бернадетта Люкс, взяв старт от Центра долголетия, мощно катила на роликах вдоль океана. Волосы за ее спиной развевались наподобие хвоста знаменитого коня Буцефала, мемуары которого вот уже неделю лежали у нее на ночном столике. Трудно было узнать в этом очередном подобии Джейн Фонды некогда ленивую домоуправляющую. Аэробика превратила ее в вечную девушку, агента по недвижимости.

Рядом с ней скользил другой агент по недвижимости, а именно Рэндольф Голенцо, давно уже сменивший пивную рыхлость на мускулы молодого мужчины. Гордые и независимые male и female, имея на головах усовершенствованную звуковую систему, общались друг с другом на фоне Героической симфонии мистера Бетховена.

— I made up my mind, — сказала Люкс. — And the answer is «yes»[66].

Голенцо кивнул со сдержанным счастьем:

— Let's go to my place. I have coffee «Better choice» for further ideas![67]

Так образуется новая прослойка населения, известная теперь под именем «яппи».

Надо ли добавлять, что вскоре на горизонте появилась ритмично бегущая пара — Лев Грошкин и генерал Пхи.

1953

Скорбь и мороз сковали город. Светилась только вывеска аптеки, что еще можно было кое-как понять, и ресторан, что было нагло и бессмысленно: кто же захочет сомнительных ресторанных удовольствий в такую ночь, когда все человечество рыдает?

И вот, оказывается, нашлись негодяи! Четверка, задумавшая отметить день рождения Филимона в день смерти Иосифа, пробиралась по пустой и темной улице Карла (Маркса).

Ресторанчик «Красное подворье» пользовался в городе дурной репутацией. Там собирались, согласно данным комсомола, городские плевелы, трутни, плесень рода человеческого. В этом месте и в обычный вечер можно замарать репутацию, а в такой трагический момент потери человеческого великана можно оттуда с ходу «загреметь» в «Бурый овраг», как называли в городе штаб-квартиру местных органов.

Вот уже появилась знаменитая круглая афишная тумба, оставшаяся в городе с тех пор, когда на этой улице, называвшейся тогда Капитальной, преждевременно ликовал капитализм. Порывы морозного ветра треплют край желтой афиши, она тем не менее гласит:

«Республиканская филармония. Всего шесть вечеров. Знаменитый негритянский певец, танцор и художник Боб Бимбо. Сатирические портреты поджигателей войны. Песни и танцы угнетенных народов мира». В овальной рамке на афише портрет молодого чернокожего.

Эта афиша уже несколько дней будоражила город. Посреди замерзших мочевых потоков повеяло «бананово-лимонным Сингапуром». Говорили, что Боб Бимбо одним росчерком грифеля рисует на доске портреты Черчилля, Трумэна и Джона Фостера Даллеса, вместе взятых. Университетские циники, правда, шептались, что у Боба Бимбо «яйца белые», но эта деталь, естественно, только подогревала провинциальное воображение.

1983

Лева Грошкин однажды для поддержания своей молодости нашел неплохую ночную работу, три раза в неделю швейцаром в ресторане «Нувориш». Приклеив усы а-ля маршал Буденный, он выдавал себя за сербского князя Онто-Потоцкого, личного врача президента Тито в период партизанской войны на Балканах. Хронологическая чепуха никого не смущала, может быть, потому, что в «Нуворише» никто толком не говорил по-английски, а может быть, и потому, что все были немножко не теми, за кого себя выдавали.

Глава седьмая

Несколько лет назад, когда в Европе происходили массовые антиамериканские демонстрации, случилось мне беседовать на эту тему с одним важным лицом в Вашингтоне.

Вообще-то, говорю я, на все эти довольно постоянные антиамериканские чувства в Старом Свете можно посмотреть в аспекте черной неблагодарности. В принципе-то Америка ведь не сделала Европе ничего плохого, кроме хорошего. Дважды помогла выбраться из военных пропастей, помогла отстроиться на руинах, соорудила надежный щит на восточных рубежах. Откуда же берутся негативные эмоции в самых разных, и не только левых, слоях европейского населения?

Все очень просто, сказал мой собеседник, мы богаты, нам завидуют.

«У — упс», — подумал я уже на американский лад (на свой лад я подумал бы «о-опс»). Важное лицо, невзирая на свой сорокалетний возраст, находится в плену клише тридцатилетней давности. Разве Европа нынче так уж бедна по сравнению с Соединенными Штатами, сэр? Разве «Мерседес» завидует «Кадиллаку»? — спросил я.

Конечно, конечно, кивнул он. Они сейчас не так бедны, однако, согласитесь, ведь мы все же гораздо богаче всех прочих; вот отсюда и зависть.