Точка опоры - Афанасий Лазаревич Коптелов

у вас. Только прямой ряд. И она уже в годах. Не меньше пятидесяти.

— Я знаю…

— Говорят, — немка понизила голос, — она стреляла в генерала. Мы восторгаемся такими храбрыми людьми! А это, подумайте, женщина!.. Вторая много моложе…

Немка не успела досказать, пока они шли через тесный двор, похожий на каменный колодец. Поднялись на крылечко, тоже каменное. Вошли в сумрачный коридор. Слева нависла над головами лестница, под ней — коричневая дверь. Немка показала глазами: это — здесь. Моргнула: сейчас, дескать, встретитесь! И без стука, — пусть им будет неожиданность! — распахнула дверь, пропуская приезжую перед собой.

За столом, заваленным русскими и немецкими газетами и журналами, спиной к двери сидел Владимир Ильич, против него — Анна Ильинична. У открытого окна дымил сигаретой длиннолицый Мартов.

— Фу, черт возьми!.. — Надежда выронила шубу. — Едва отыскала!..

— Наденька! — всплеснула руками Анна Ильинична. — Наконец-то появилась!

Владимир Ильич вскочил, чуть не опрокинув стул, подбежал к жене, обнял, поцеловал:

— Здравствуй, родная!.. С приездом!..

— А ты даже не написал, где тебя искать, — укорила Надежда. — Я колесила по Европе. Думала — не найду.

Анюта обхватила ее за плечи, принялась часто-часто целовать.

— На Володю, Наденька, не ворчи. Не обижайся. Он у хозяина каждое утро справлялся, — нет ли письма от тебя? — и на вокзал ездил…

— По три раза на день! — добавил Владимир Ильич, подхватил под руку. — Проходи. Садись. Рассказывай.

— Насчет встречанья и я могу подтвердить. — Мартов поднял шубу, повесил на крючок, заменявший вешалку, и, повернувшись, протянул узкую руку с тонкими сухими пальцами. — Хорошо, что приехали. Нашего полку прибыло!

— Писал я тебе, Надюша, в Уфу. — Сидя рядом, Владимир Ильич погладил руку жены. — Даже несколько раз писал. По адресу твоего знакомого земца. Не передал? Не может быть, чтобы струсил. Вероятно, «зачитали» охранные черти!

— А я… — Утирая платком лицо, Надежда рассмеялась. — Искала в Праге Модрачека, уверяла, что он — мой муж! А потом, когда разобрались…

— Потом тебя стали угощать кнедликами. Правда? И тебе понравились? Мне тоже. Особенно со сливами. Теперь, конечно, без слив. Не сезон… Замечательные люди Модрачеки!

— Я могу принести пива, — предложила хозяйка. — Ради встречи стол накрыть.

— Благодарю вас, фрау Риттмейер. Но пиво — в другое время, — сказал Владимир Ильич с легким поклоном, и она ушла.

Тем временем Надежда окинула взглядом комнату. Возле водопроводного крана приметила жестяную кружку на гвозде. Как видно, вся его посуда! Вдоль стены — узенькая железная кровать, на ней плед — подарок Марии Александровны. Им Володя укрывался в Шушенском. Другой такой же привезла она. Будет чем накрыть вторую кровать. Конечно, не здесь, а где-нибудь…

— Не удивляйся моему жилищу, — улыбнулся Владимир Ильич. — Меня оно устраивало. А теперь найдем другое. Завтра же отправимся по адресам. Правда, понадобится паспорт для прописки.

— Но у тебя же — есть. И я получила.

— С нашими — рискованно. Лучше — чужие. Мне уже обещали болгарский. А тебя, как жену, впишут. Выбирай себе имя. Засулич, например, прописана Великой. А тебе какое имя нравится? Милка, Цола, Вида, Рада, Станка…

— Выбор, Наденька, богатый, — сказала Анна Ильинична. — И еще есть хорошие: Лиляна, Марица… Записывайся Марицей.

— Марицей так Марицей. Если Володе нравится.

— Хорошо! Но ты нам еще ничего не рассказала о Москве. Как там наши? Как мама? Здорова ли?

— Как мой Марк? Как Маняша? — в свою очередь засыпала вопросами Анна Ильинична.

— Ты что-то отмалчиваешься? — Владимир Ильич взял жену за обе руки, заглянул в глаза. — Я чувствую, что-то случилось. Писем от мамы давно нет.

— И Марк молчит. И Маняша.

— Их в одну ночь… увезли в Таганку.

— Сволочи! — Мартов выбросил окурок в окно и, взъерошив волосы растопыренными пальцами, пробежал семенящими шагами по комнате из угла в угол. — Сатрапы!.. Варвары!.. Николкины людоеды!..

— Маме опять удар. — Анна Ильинична, едва сдерживая слезы, достала платок. — И одна она там… Совсем одна… Надо ехать…

— Ни в коем случае, — хрипловато перебил Мартов. — Чтобы еще одной узницей стало больше…

— Когда это случилось? — вполголоса спросил Владимир Ильич. — При обыске ничего не нашли? Улик нет? Должны выпустить… Будем надеяться… Ну, не стану больше перебивать. Рассказывай подробно.

Мартов, поправив пенсне, опять просеменил по комнате, погрозил тощим кулаком:

— Дождутся, дьяволы!.. Я уже предупреждал Зубатова… — Остановившись возле Надежды Константиновны, спросил: — Вы читали в первом номере?

— Ничего я не читала: не дошла «Искра» до Уфы. Вероятно, земцы побоялись передать.

— Так для вас тут гора новостей — продолжал Мартов. — В первом номере — моя статья о Зубатове. Я ему пригрозил: дождется шельмец «той поры когда, при свете открытой борьбы за свободу, народ повесит его на одном из московских фонарей». Всю статью из слова в слово помню. — И снова погрозил кулаком: — Поделом ему! Гончей собаке — собачья смерть!

Когда он умолк, все принялись расспрашивать Надежду Константиновну о Питере. Новости были грустные: литераторы, подписавшие протест против побоища у Казанского собора, высланы из столицы. Анненский, Вересаев, Гарин-Михайловский, Бальмонт, Чириков — на два года. Их человек пятьдесят. Поссе — на три. Калмыкова — тоже на три. Но ей, как вдове сенатора, разрешили выехать за границу. На весь срок. Она быстренько продала книжный склад и отправилась, кажется, в Дрезден.

Улучив паузу, Анна Ильинична сказала:

— Наденька, я Володю знаю, он может и забыть…

— А вот и не забыл! — Рассмеявшись, Владимир Ильич стал рыться в газетах, сложенных стопкой на столе.

Но Анна Ильинична, опередив брата, выхватила из-под газет брошюру, еще пахнущую типографской краской, и подала:

— Вот его подарок!

— Ой, моя сибирская писанина! — Надежда прижала к груди книжку «Женщина-работница». — Вот нечаянная радость!

— Как журналист, подчеркиваю, — взмахнул рукой с дымящейся сигаретой Мартов, — удачная и нужная брошюра! Уверен — перепечатают в подпольных типографиях.

— Мы уже отправили ее в Россию, — сказал Владимир Ильич. — В Псков, в Киев, на Кавказ… Она пойдет широко, особенно в фабричных районах.

Вошла Вера Засулич; здороваясь, оглядела приезжую:

— Вот вы какая! С косой! Это мне нравится. Только сразу видно — русская! — Повернулась к Мартову: — Дайте сигарету, у меня все кончились. Со вчерашнего дня не было ни дыминки во рту. Под ложечкой сосет.

— Небось не завтракали, Велика Дмитриевна? — спросил Владимир Ильич. — Вам бы полезно по утрам выпивать стакан молока.

— Сказали тоже!.. Да лучше табачка на голодный желудок нет ничего! — От глубокой затяжки кашлянула, и узкие плечи ее вздрогнули. — Как там Питер?

— Бурлит. Побоище у Казанского собора подлило масла в огонь. Студенты выпустили стихотворную листовку. В ней, помню, такие строчки: