Ночь богов. Тропы незримых - Елизавета Дворецкая

– Верно говоришь, Ратиславе! – крикнула Лютава среди общего радостного гула. Всю свою родословную она затвердила от бабки Темяны еще в оторочестве.

– Дождался наконец! – восклицали чурославичи. – Четыре века человечьих ждал, а теперь снова в род пришел!

– Да что духам время! – Огневед тряхнул посохом, зазвенели бубенчики. – У них, в Навном мире, что два века, что один год. Значит, пришло ему время возродиться, боги решили, и вот он вам! Растите, любите, себе на радость, людям на пользу!

«Что им время!» – мысленно согласилась с волхвом Лютава, чувствуя, как сильно бьется сердце.

Перед ее взором стоял образ могучего черного волка. Радомер был где-то рядом; он тоже видел этот обряд, бесчисленное множество раз повторяемый по всем славянским землям. Лютава ощущала у себя за спиной его присутствие. Вот уже триста лет, как он покинул земной мир, но разве это препятствие к тому, чтобы возродиться?

Это возрождение было смыслом и целью ее жизни, и она, такими странными узами связанная со своим родным братом и с духом из Навного мира, ничего так не желала сейчас, как чтобы все предначертанное поскорее свершилось! Может быть, тогда и она наконец сможет жить, как все женщины!

Она посмотрела на Милему – в красном праздничном наряде, такую гордую в новой кике с рогами – знаком плодовитости. Лютава на миг позавидовала ее спокойной, правильно устроенной, радостной жизни, но тут же поняла, что даже ради этого не захотела бы расстаться с тем, чем владела. И со своей странной любовью к родному брату, и с редкими появлениями духа-покровителя, приносящего с собой ужас Бездны… Ведь именно все это дает ей возможность чувствовать себя больше, чем простой человек, и даже больше, чем целый род. Она жила так всегда и не представляла иной жизни.

– Ну, расти, Благояр Чуромилович, вот таким большим! – тем временем восклицала бабка, на вытянутых руках поднимая младенца как могла высоко.

– Вот таким большим! – заголосил Благота, поднимая миску с кашей еще выше.

Гости тоже кричали, поднимали руки, тянулись к кровле изо всех сил, чтобы младенец рос так же быстро и сильно.

– И чтобы сколько в каше зерен, столько лет жил наш Благояр, – кричала бабка. – Род и Рожаницы, всему миру родители, приходите к нам кашу есть, благословите дитятю и весь род его!

В пустые миски для богов положили просяную кашу с медом, потом свою долю, хоть по ложке, получил каждый из гостей. Было тесно, поэтому ели стоя, принимая ложку прямо их рук бабки, обходившей гостей; ели торопясь, как можно быстрее, чтобы младенец быстрее научился ходить и говорить; кто-то второпях давился, его колотили по спине, все кругом смеялись, женщины повизгивали. Сначала Благота выпил чарку медовухи, остатки плеснул вверх, и чарка пошла опять по кругу. На пиру имянаречения пить положено до упаду, как на свадьбе, – чтобы у младенца жизнь сложилась веселой, изобильной, а если вдруг до женитьбы, сохрани Макошь, не доживет, то родинный пир ему богами засчитается за брачный, потому и песни тут поются свадебные.

Веселье шло до самой темноты. Приехавших расспрашивали о событиях лета – слухи о похищении Вершининых дочерей, о каком-то оскорблении богинь, о бегстве одного из княжеских сыновей, а пуще того о Молинке и Огненном Змее уже понемногу ползли, и людям хотелось знать, сколько в них правды. Особенно удивлялся все тот же Мыслята.

– Поди ж ты! – приговаривал он. – А я думал, Огненные Змеи только в кощунах летают!

Это был еще не старый мужик, лет тридцати с небольшим, однако уже лет пять он занимал в своем селе место старейшины, будучи избран родовичами не за возраст, а за ум, житейскую мудрость, справедливость и решительность. Значение имело и то, что Мыслята приходился старшим сыном прежнему старейшине, уважаемому всей волостью человеку, но и собственные качества Мысляты оправдывали выбор. В собрании старейшин чурославльской волости он был самым молодым, но не казался не на месте среди седобородых старцев, которым уступал только длиной бороды, но не зрелостью ума и взвешенностью суждений. Невысокий, крепкий, русобородый, с веселыми голубыми глазами и белозубой улыбкой, Мыслята сразу понравился и Лютаве, и прочим угрянам. Судя по узорам на его рубахе, он недавно оводовел, но весь его облик дышал бодростью, дружелюбием и надежностью.

– Меня на пятнадцатом году батюшка женил, – охотно рассказывал Мыслята. – Мать хворала, девчонки в доме маленькие, рабочие руки нужны позарез – ну, и женили. Ничего, справился! – Он смеялся. – Через год у меня уже свой мальчонка был. Ему, Помогайле-то, самому теперь семнадцать, только что из Варги вернулся, вот-вот женить буду! Справный малый, не дурак какой-нибудь. Вот по этой осени и будем сразу двух невест искать – одну ему, одну мне! У меня еще одна сестра осталась девка, дом ведет, но не век же ей со мной сидеть! Вот, хозяйку новую найду, а ее и выдам, пусть свое гнездо вьет.

– Хочешь опять жениться?

– Отчего же нет? Я тоже еще молодой. У нас в волости на невест урожаи хорошие, глядишь, и пригляжу себе кого! – Мыслята оглядывался, встречая везде множество смеющихся и смущенных девичьих взглядов. Несмотря на вдовство и не самый юный возраст, Мыслята был тут одним из лучших женихов, и ни в одном роду, куда ему вздумалось бы посвататься, он бы не встретил отказа.

– Вы-то когда замуж собираетесь? – допытывалась Милема. – Ты, Лютавка, совсем уже старая, тебе ведь девятнадцатый год с весны идет, я помню!

– Да у меня уже были женихи! – Лютава махнула рукой, вспоминая свой вынужденный поход в землю вятичей. – Едва отбилась.

– А чего отбивалась-то? Жених плох? Хромой, кривой? И ты тоже! – Она обернулась к младшей сестре. – Тебе шестнадцать, о чем там отец с матерью думают?

– Княжича Борослава женить хотят, вот наши старики и надеются, что князь меня за него сватать станет, – ответила Далянка. – Любовидовна сама матери намекала, ну, а отец и рад.

– Так что – будут сватать? – Милема оживилась при мысли увидеть младшую сестру в кругу княжеской семьи. – Куда же ты уехала, чучелко?

– До Макошиной недели далеко, успею воротиться! – Далянка не обиделась. – Да и взойдет ли еще? Князь сам не знает, с кем ему теперь родниться надо.

– А сам Борослав тебе как? Он из Варги давно пришел?

– А вот весной и пришел. Вроде парень собой ничего, да боюсь, опять напрасно дожидаться стану. Меня весной все Хвалис сватал. – Далянка усмехнулась. – А отец еще до сих пор на Лютомера надеется.

– Ох уж мне этот Лютомер! – воскликнула Милема и глянула на Лютаву, дескать, не обижайся. – Ох уж я из-за него настрадалась в свое время!

Лютава опустила голову, подавляя улыбку. Милема в прежние годы была влюблена в Лютомера, о чем его сестра, разумеется, знала, а боярин Немига все ждал, что Вершинин наследник наконец уйдет из Варги, вернется в род и посватается к его дочери. Но Лютомер все никак не возвращался, и Милема, устав ждать и надеяться, год назад приняла сватовство Чуромила Благотинича, который с отцом приезжал по каким-то делам в Ратиславль.