Последняя кантата - Филипп Делелис

— Прежде всего, — ответила Летисия, — есть надпись Баха на форзаце экземпляра, который он послал Фридриху Второму. Он написал: Regis iussu cantio et reliqua canonica arte resoluta.

— Да… — неопределенно проговорил Жиль.

— Это означает: «По велению короля мелодия и прочее разработаны в каноническом стиле».

— Я полагаю, вас заинтриговало «и прочее»?

— В том числе… Что такое «прочее»? Возможно, это другие голоса фуги, но тогда выражение многословно, потому что каноническое искусство заключается именно в том, чтобы трактовать посредством подражания ту самую «мелодию», о которой упоминает Бах, то есть королевскую тему. Я думаю, что «прочее» может означать что-то не имеющее отношения к музыке… Возможно, завуалированное сообщение…

— О, вот это интересно! Продолжайте, прошу вас, — умоляюще попросил явно загоревшийся Жиль.

— Эта первая фраза таит в себе еще один секрет — это акростих, начальные буквы слов в латинской фразе дают: R.I.C.E.R.C.A.R., ричеркар. Ricercare — итальянский глагол, который означает «искать», и он же обозначает архаичную форму фуги. Оба они, ричеркар и фуга, построены по принципу разработки главной темы, но ричеркар свободен, в то время как фуга — структурированная форма, которая находит свою вершину у…

— Конечно, у Иоганна Себастьяна Баха…

— Да. И для своего последнего и главного контрапунктического сочинения Бах возвращается к старинной форме! Интересно, не правда ли? Конечно, потому, словно он недостаточно привлек внимание к слову «ricercare», он озаботился пометить на партитуре двух последних главных фуг «Приношения», что это не фуги, а ричеркары…

— Мэтру проще всего нарушать правила, которые он сам установил.

— Конечно, мы найдем тому прекрасное объяснение. Но что характеризует «Приношение», что его в какой-то мере символизирует, так это глагол «искать»…

— Давайте искать, я только этого и хочу.

— Да, это именно то, к чему еще раз призывает нас Бах своей знаменитой фразой в пометах на девятом и десятом канонах «Приношения»: Quaerendo invenietis, что означает «Ищите и найдете»…

— Снова и всегда. Но здесь проявился Бах-педагог. Очень многие его страницы являют собой чистые уроки композиции. Вопреки предшественникам Баха его гармония может быть понятой только в движении. Некоторые пассажи, проанализированные в статическом состоянии, позволяют обнаружить неожиданные несозвучия. Если я не ошибаюсь, это особенно сказывается в его последних произведениях. И возможно, нет ничего удивительного в том, что Бах посоветовал искать секреты его сочинений…

— Возможно, но в таком случае он давно мог бы указывать это на своих партитурах. Например, на фугах «Хорошо темперированного клавира» или на сложной гармонии Бранденбургских концертов. В десятом каноне «Музыкального приношения», если вы проиграете его в зеркальном обращении или прочтете справа налево, вы найдете точные ноты, исходные точки которых должны быть угадываемы. Возможно, это всего лишь упражнение для умственной эквилибристики, но может быть, и не только.

Quaerendo invenietis, как помнил Перрен, довольно четко отсылало к двум последним канонам, на которых оно было написано. Зато на пятом каноне находилась помета: Ascendenteque modulatione ascendat gloria Regis, то есть: «И как модуляция двигается, поднимаясь вверх, пусть так будет и со славой короля». Он внимательно прочел музыку. Королевская тема была уж очень разукрашена композитором. Морис усиливал звук при каждом повторении, вернулся к изначальной тональности до минор при седьмом повторении. И ничего не мог извлечь из этого.

— Дальше помета еще более интересная, — продолжила Летисия, — она находится на четвертом каноне, он очень сложный, его Бах называет, чтобы вам все было ясно, «увеличением длительности и обратного движения».

— Пожалуй, вы вышли за рамки моих музыкальных познаний, — сказал Жиль смеясь. — Но это так необходимо, чтобы я понял?

— Сейчас — да, — с улыбкой подтвердила Летисия.

— А что за помета?

— На этой части своего произведения Бах написал: Notulis crescentibus crescat fortuna Regis.[112]Нужно переводить?

«Пусть богатство короля растет, как растут значения нот». Морис Перрен побледнел, и партитура выпала из его рук.

Лейпциг, 30 мая 1747 года

Иоганн Себастьян сел за свой рабочий стол и вздохнул. Было только восемь часов, но уже чувствовалось, что день будет душным. После поездки в Потсдам он еще не вполне пришел в норму и, однако, все свободное время отдавал королевской фуге. Он хотел ответить на просьбу Фридриха II еще лучше, чем тот ожидает, и удивить его широтой своего произведения. Он желал раскрыть тему всеми возможными способами, чтобы никто другой не смог бы добавить к нему ничего, что послужило бы лучшему выполнению воли короля…

Его свободное время… Его у него было так мало. За тонкой гипсовой перегородкой, которая отделяла его кабинет, Componierstube,[114]от первой классной комнаты, слышалось, как ученики мямлили склонения латинских глаголов. К счастью, теперь он не отвечал за дисциплину, как ему приходилось долгие годы делать это по неделе каждый месяц… Это была не та работа, к которой он стремился. Он, кантор, был еще и музыкальным директором. В этой должности он должен был выполнять уйму всевозможных обязанностей, менее всего имеющих отношение к его чаяниям. Он должен был писать один мотет[115]и одну кантату в неделю, обеспечивать программу духовной музыки во всех церквах города, вести курс латыни, являться на заказанные по разным обстоятельствам службы, такие, как отпевание, венчание, и главное — на большие религиозные праздники, когда службы продолжались по четыре часа.

На сочинительство оставались считанные часы, а Городской совет без конца напоминал ему о его обязательствах.[116]У него уже не раз были неприятности с его членами. Если бы только князь Леопольд,[117]его покровитель в Кётене, женился на другой женщине, а не на этой принцессе Ангальт Бернбургской, невежественной и ненавидящей музыку до такой степени, что она даже запрещала мужу заниматься ею… Иоганн Себастьян иногда говорил себе, что, будь у князя другая жена, он, наверное, остался бы в Кётене, где ему больше платили и больше понимали его. Но в глубине души он знал, что все равно уехал бы. Он хотел дать своим сыновьям университетское образование, какого сам он не получил, а главное, он не мог писать по заказу светскую музыку, тогда как его неумолимо тянуло к сочинению музыки духовной.