Завет Сургана - Владимир Михайлов

– Приказать я могу всяко. Могу – к пулемету. Но могу и иначе: произвести в офицеры и поручить выполнение непростой задачи. В трудных условиях. Очень опасное дело. Не то что туннель штурмовать. Но, может, самое важное во всей этой войне дело. Где все будет зависеть от тебя лично и от тех, кого возьмешь с собой. Взялся бы?

Необычным было это, конечно: безвестному солдатику поручить дело действительно первостатейной важности. Риск, безусловно. Никто не одобрил бы – и на самом верху, в Высоком Совещании, и ОСС, разумеется. Любая логика была бы против. А что – за? Только одно, чего ни в одном уставе и ни в одном учебнике не написано: поручать важнейшие дела надо не самым заслуженным, но самым удачливым, и именно тогда, когда они находятся на гребне самой удачи, пока везение еще не кончилось. А в этой войне рядовой Онго Ру оказался первым таким, ухватившим судьбу за вихор. И надо было – Сидо чувствовал – ставить на него, как порой на ипподроме интуиция заставляет ставить не на фаворита, а на никому не известную лошадь – на темную лошадку, которая и придет первой…

Он смотрел прямо в глаза солдату, в упор, пристально, чтобы увидеть сразу, если промелькнет в них хоть краешек сомнения, неуверенности, боязни. Но видел только решимость – не слепую, но азартную.

– Так точно, господин Директор, взялся бы.

– Успел подумать?

– Нет. Успел почувствовать. Ого!

– Ну, что же, тогда так и сделаем. Да сиди ты! Верком Сидо вернулся к своему креслу. Сел – даже поерзал немного, чтобы устроиться поудобнее.

– Тогда слушай. Есть такое мнение, что некий военный гений появился в Улке – и на равных соперничает с великим компьютером. Откуда же он взялся?

Улкасские военачальники нам известны давно и наперечет – их возвышения, продвижения, перемещения, отношения с высшими властями – собранием вождей – одним словом, все вплоть до отставки и даже после нее. Так вот, никто из них не стал верховным командующим, сменив на этом посту прежнего, давно и хорошо известного и никакими оригинальными идеями не отличавшегося, все они на прежних местах. Кто-то, совершенно неизвестный? Но не бывает ведь, чтобы человек из рядовых или подофицеров вдруг попал в главнокомандующие – карьера может быть очень стремительной, но все же определимой во времени и пространстве; к тому же такие стремительные взлеты происходят, как правило, во время войны. А тут ведь прошло целое мирное двадцатилетие… Простоуму непостижимо. Нас как-то ухитрились провести, разведке Гумо чем-то заклеили глаза и уши, и она ничего не увидела и не услышала. М-да. Мы ведем какую-то непонятную войну. А если она непонятна – как можно ее выиграть? Мы рассчитывали, что инициатива окажется в наших руках, но наделе она с первого дня принадлежит им. Правда, им до сих пор не удалось вырваться на оперативный простор ни на одном направлении. Но, может, они вовсе и не хотят этого? А?

Онго лишь пожал плечами, понимая, что его ответа и не требуется.

– ГПК считает, – продолжал Сидо, – что нельзя предпринимать никаких активных действий до тех пор, пока мы точно не выясним, кто же нам противостоит. Вся информация, анализируемая машиной, убеждает ее в том, что не только тактические, но, вероятно, и стратегические установки командования улкасов претерпели коренные изменения. У них возник какой-то единый центр управления войсками – а ведь раньше, как вы помните, общей была лишь задача, но решал ее каждый командир по своему усмотрению. Сейчас картина совершенно иная.

Жесткое руководство из одной точки. При этом остается неизвестным – кто же руководит. Один человек? Группа? Не зная этого, мы – включая ГПК – не сможем построить правильного плана кампании. Следовательно, не сможем одержать победу.

Иными словами – проиграем войну. Таково мнение машины. А до тех пор – продолжать те же действия, какие мы ведем сейчас: отражать их попытки прорыва на равнину… Я, конечно, не машина, но и у меня есть свое мнение. Необходимо предпринять действия для обнаружения и ликвидации этого самого предполагаемого центра. Конечно, легко сказать: обнаружить, для этого ведь не подойдешь к кассе и не попросишь билет до той станции, где все это находится… Но кое-какие наметки, что касается возможного местонахождения их мозгового центра, у меня есть. Район, в котором следует искать, мною уже более или менее определен. Мы тут проанализировали поступающую информацию, точнее, содержащийся в ней фактический материал; и не только это, а и данные Службы Природы, нашего Энергетического центра и разных других служб и отраслей, иногда на первый взгляд несопоставимых. В том месте, где этот район предположительно расположен, вся ширина гор, от нашей границы до виндорского побережья, составляет примерно сто сорок четыре выстрела. Не мало, но и не так уж много. Однако интересующее нас место сверху – с воздуха – не просматривается; если верить фотоснимкам – там просто пустое место, тишь да гладь, и ничего больше. Ни людей, ни построек.

Но я чую – что-то тут неладно. И вот я решил на поиск отправить отряд;

Небольшой, но лучший отряд, какой мы сможем найти сейчас среди моих людей. Не во всей армии, об этом не будет знать никто – кроме Вершителя, может быть. Отряд, наилучшим образом зарекомендовавший себя в происходящих сейчас боях. И это будут те люди, что столь успешно пробились к улкасскому выходу. Ты понял?

Онго моргнул, ответил не сразу:

– Вроде бы да.

– Тогда давай подробно.

Верком Сидо объяснял задание не менее получаса, время от времени прерывая изложение, чтобы спросить:

– Значит, что ты помнишь о районе Ич-Майрат?

– Туда ни в коем случае не ходить: гибельно и не нужно, там все ясно. А с перевала идти влево, там или тропы нет, или она едва заметна, но там-то и надо искать.

– Очень пристойно. Ну, а если случайно войдешь в контакт с виндорами – кого будешь там искать?

– Мого. Его код: девять-двадцать семь-восемьдесят один А-Зэ.

– Хорошая память. Все прочее ясно? На что следовал неизменный ответ:

– Так точно, все ясно.

И действительно, ясно было, а потому Онго бессознательно хмурился все больше. Потому что мысленно прикидывал: по плечу ли ему такое дело? Но сейчас, наверное, поздно уже было отказываться – да и самолюбие не позволило бы. Хотя, может, и не только самолюбие: ощущалось внутри, в душе, что-то такое, что приподнимало, толкало действовать, рисковать, прыгать очертя голову в ледяную воду… И он вновь и вновь кивал и докладывал о полной ясности.

– Вот у меня все, – закончил верком. – Вопросы?

– Почему – я?

– Потому, что удачлив – раз. И два: потому, что тебя никто не знает.

Безвестный ты человек. А большинство моих серьезных людей уже засвечено. Их в горах могут опознать чужие. А уж свои – ты понимаешь, о ком я, – тем более. А тут опознание означает провал.

– С кем я пойду?

Онго не стал даже добавлять положенное "господин верком" или "господин директор"; возникло чувство, что сейчас он может разговаривать с высшим начальником на равных. Сидо же на такую вольность никак не отреагировал – словно так оно и полагалось.