Опасная игра Веры Холодной - Виктор Полонский

Бачманов не соврал — Гончаров собирался продолжать съемки до закрытия ателье. Сказав, что она не прощается (отреагировал на это только молоденький оператор, которого звали Борисом Анатольевичем), Вера уехала домой. Отдохнула немного, привела мысли в порядок (после посещения киноателье было о чем поразмышлять), поговорила по телефону с мужем, который снова решил задержаться на работе, пообедала и, прежде чем возвращаться в ателье, решила проехаться по магазинам, торгующим товарами для детей. До родов оставалось еще много времени, но уже пора было присматривать и определяться. Начав с торгового дома Шанкса и Джемса на Кузнецком Мосту, Вера посетила четыре магазина и закончила «Бартеневым и Экштейном» на Большой Татарской, недалеко от дома и близко к киноателье. Ничего не купила, поскольку и не собиралась покупать, но набралась впечатлений и даже придумала, как бы получше обустроить детскую комнату так, чтобы было и красиво, и удобно, и безопасно для ребенка. По части безопасности превосходили всех Шанкс и Джемс, предлагавшие каучуковые накладки для углов, мягкие накладки для кроватей и много чего другого, на что будущая мать до сих пор не обращала внимания, покупая там только галантерейные товары.

Перед входом в киноателье Веру посетило неясное тревожное чувство. «Чепуха! — подумала она. — Это все зима и сумерки!» Храбро толкнув тяжелую дверь, жена адвоката вошла в вестибюль и приветливо улыбнулась гардеробщику, но тот сегодня не спешил улыбаться в ответ. «Что-то не так», — подумала Вера, но вопросов задавать не стала, рассудив, что если произошло нечто важное, то гардеробщик сам скажет. Так и вышло.

— У нас новая беда, — вздохнул гардеробщик, принимая Верино пальто. — Владислава Казимировича убили. Насмерть.

— Как убили?! — ахнула Вера, роняя предназначавшийся гардеробщику двугривенный. — Где?! Зачем?! Вы это о Стахевиче?!

— О нем, о ком же еще? — ответил гардеробщик, нагибаясь за упавшей монетой. — Других Владиславов Казимировичей у нас нет. А убили их дома, понятно зачем — ограбить собрались. Времена нынче настали такие, что за рубль убьют, не задумаются. Натуральный конец света! Ничего святого…

Вера понадеялась на то, что сможет узнать в большом павильоне подробности, но подробностей никто не знал. Знали лишь то, что за Сиверским приехали из полиции и забрали его для опознания тела Стахевича, сказав при этом, что тот был убит. Недостаток информации давал широкую почву для домыслов. Одни утверждали, что Стахевич застрелился от несчастной любви, и даже намекали на то, что знают, кто был тому виной, но имен не называли. Другие были уверены (не предполагали, а именно были уверены!), что Стахевич, не доверяя банкам, хранил дома большие суммы денег и убили его с целью ограбления. Нашлись и такие, кто объявил Стахевича сумасшедшим. Но всех превзошел актер Рутковский.

— Это нити всемирного масонского заговора, — авторитетно говорил он и многозначительно добавлял: — Владислав Казимирович был не так-то прост…

Вера рискнула спросить у Рутковского, что конкретно он имеет в виду. Рутковский округлил глаза, поиграл бровями, надул щеки и сказал:

— Сожалею, сударыня, но далеко не обо всем можно говорить вслух.

Пустой, без признаков мысли взгляд Рутковского говорил о том, что он ничего толком не знает. Как, впрочем, и все остальные. Но разве когда-то отсутствие информации служило помехой желанию посплетничать?

Немысскому пришлось звонить из дома, потому что к тому времени букинистический магазин его дядюшки уже был закрыт.

— Я оставила открытым крайнее слева окно в нижнем этаже, если смотреть со двора, — сказала Вера, стараясь говорить как можно тише, потому что Владимир был дома. — Но учтите, что кроме сторожа есть еще и дворник. Он живет в будке, которая стоит в глубине двора.

— Спасибо. Знаю, — коротко отвечал Немысский.

— Вы уже знаете про Стахевича? — спросила Вера.

— Нет. А что с ним?

— Говорят, что его… — договорить не успела, потому что в прихожую, где висел на стене телефон, вышел Владимир.

— Говорят, что он отбыл следом за Корниеловским в Киев, — сказала она, маскируясь. — Все, Наденька, прощаюсь. Поцелуй маму и Сонечку.

— Непременно, — пообещала «Наденька» и отключилась.

— Что за Корниеловский? — поинтересовался Владимир. — Не Кондратий ли Савельевич, помощник начальника телеграфного управления?

— Нет, это совсем другой Корниеловский, — ответила Вера, — бывший папин сослуживец, преподаватель географии.

Лгать, как мужу, так и другим людям, с каждым днем становилось все проще. Порой даже задумываться не приходилось, как именно солгать, все получалось само собой. Сложность была лишь в том, что приходилось кое-что запоминать, чтобы в будущем не попасть в неловкое положение. Вот и сейчас Вера запомнила на всякий случай, что вместе с ее покойным отцом в гимназии служил преподаватель географии Корниеловский, который недавно переехал из Москвы в Киев.

«Вчера утром у Мясницких ворот полицией был задержан известный аферист Артищев-Грунский, о чьих делах нет необходимости напоминать нашим читателям. Невозможно не восхищаться самообладанием этого дерзкого преступника. Во время задержания он утверждал, что является агентом Санкт-Петербургского Охранного отделения, прибывшим в Москву с секретным поручением начальства, и требовал, чтобы его немедленно освободили».

Газета «Московские ведомости», 23 января 1913 года

Убийство Корниеловского отошло на задний план. На следующий день в ателье только тем и занимались, что обсуждали подробности убийства Стахевича. Некоторые просто смаковали их, как, например, Амалия Густавовна, с одной стороны, вроде бы жалевшая Стахевича, а с другой — обсуждавшая его смерть с видимым удовольствием. Впрочем, этой женщине, по складу ее характера, доставляла удовольствие любая новость, которую можно было не только обсуждать, но и дополнять своими соображениями.

— Это все прислуга! — убежденно трясла головой Амалия Густавовна. — Кочергой по голове — самый простонародный способ. От кочерги брызги во все стороны, можно испачкать одежду, а это — улика. Умный человек скорее воспользуется револьвером или ножом, чем кочергой.

У Веры, наслушавшейся рассказов Владимира, было на этот счет свое мнение, которого она, впрочем, оглашать не спешила.

— Если бы я была убийцей, то непременно пользовалась бы револьвером! — Амалия Густавовна взяла мундштук, вставила в него сигарету и притворилась, будто стреляет из этого импровизированного «оружия». — Револьвер — это очень удобно. Можно не подходить близко к жертве, за какую-то минуту можно убить несколько человек. Одно время я подумывала о том, чтобы обзавестись револьвером для защиты. Ведь я живу одна, прислуга не в счет. Кстати, о прислуге! Мужчины не очень-то осмотрительны в найме прислуги, и Владислав Казимирович не был исключением. Не иначе как взял какую-то девку без рекомендации, а она разнюхала, что у барина водятся деньги, и решила поживиться. Я почему так уверенно говорю насчет прислуги? Потому что Стахевич жил затворником, к нему никто, кроме прислуги, и не ходил. Разве что из ателье по работе, но зачем кому-то из наших убивать Владислава Казимировича, который жил сам по себе, никому не перебегая дороги? Ладно, если бы у нас был второй такой «кукольник». Тогда еще можно списать на ревность, на конкуренцию, но ведь второго Стахевича не было не только у нас, но и во всей Москве!