Убийство по Шекспиру - Лариса Соболева

Юлика от слов Эры Лукьяновны опять покоробило. Сколько раз ненавязчиво намекал, мол, артисты на смех ее поднимают из-за жуткого говора, она отмахивалась: «У нас в стране прызиденты и правители говорят неправильно, а мне и подавно можно».

— Ты язык проглотил? — напомнила о себе Эра. — Ты же меня убеждал, что труппа большая, ее надо сократить. Ты меня и рассорил с артистами.

А она права, это он вбил клин между ней и артистами. Юлик поднял на нее глаза поверх очков на носу, не переменив позы. Он никогда не делает ни одного лишнего движения. Движение сразу сосредоточивает внимание собеседника, а когда ты не двигаешься, только глазами водишь, то ловишь внезапные перемены на его лице. Иногда слова не нужны, без них понятны мысли.

— Что ты хочешь от меня услышать? — промямлил флегматично он.

— Понять хочу, откуда взялась такая перемена? — завелась Эра. — Значит, звание получил, и ты думаешь, теперь тебе открыты дороги в любой театр? Ошибочка, милый, тебя не возьмут. Ну давай откровенно говорить, актер ты слабенький…

— А ты великая ценительница, — уязвил ее он, не сдержавшись.

— Я и не прытендую на ценительницу, — диалог с ее стороны перерастал в базар. — Но вы все будете делать то, что я скажу и как я считаю. Помни об этом, Юлик.

Она держит его в кулаке, как маленькую резиновую игрушку, которая пискнуть не смеет без позволения. Он врет ей. Эра не дурочка, знает и принимает вранье. Но она дает ему так много, что вправе требовать полного подчинения. Это ее позиция в их отношениях. Есть и позиция Юлика: она думает, что заимела игрушку, пусть заблуждается. Все равно он ею вертит, не она, а он истинный правитель театра. Как ни хорохорится Эра, а исполняет его прихоти, потому что не хочет стать брошенной женщиной. Имея любовника почти на тридцать лет моложе себя, она утерла нос всему городу.

— Чего ты завелась? — кисло поморщился он. — Понастроила теорий, будто я собираюсь смыться. Сейчас с насиженного места сниматься глупо.

— В любом случае работать ты не любишь.

— Не люблю, — едва заметный вызов прозвучал в короткой фразе.

Эра Лукьяновна чутко улавливала все намеки Юлика, которые бывали очень красноречивы. В них без труда угадывалось его циничное отношение к ней, к работе, к окружающим их людям. Бывали моменты, когда ей хотелось гнать Юлика поганой метлой от себя подальше, ей многие советовали это не раз, но… Он ее лебединая песня. А сил и энергии, поистине молодой энергии, в ней имеется неисчерпаемое количество. Возраст на бумаге не соответствует возрасту внутри, она женщина без возраста. И раз он не хочет дать ей душевное тепло и надежное плечо, то пусть расплачивается сексом. В конце концов, она ему платит по-царски щедро и должна получать что-то взамен. Однако его коротенькие фразочки по-настоящему ее бесили, ими он будто ставил ее на место. Ее!

— Не любишь? — ядовито проскрипела Эра Лукьяновна, уперев руки в бока. — А в ведомости расписываться любишь?

— Тебе приспичило поссориться? — отозвался с видимым равнодушием он. — А у меня нет желания цапаться. Никакого. Иди сюда.

Юлик властно хлопнул ладонью по постели. Только на ложе мадам изволит быть… и Юлик задумался: кем же она бывает на ложе? Женщиной ее назвать язык не поворачивался. Это старая, развратная блядь, возомнившая себя секс-символом. В данную минуту, когда она томно приближалась к кровати, выставляя в разрез халатика усохшие коленки, он думал о том, как страстно, неистово… ненавидит ее! Никто, никто не догадывается, она подавно, как сильно ненавидит ее он! А не догадываются потому, что Юлик ненависть свою прячет глубоко внутри себя.

Эра Лукьяновна легла на бок, подложив под голову руку, похотливо улыбнулась. Наверняка она уверена, что ее улыбка обворожительная. Юлик ненавидит и эту улыбку, ненавидит и губы в мелких морщинках. Он откинул полу ее халата, гладил ее по ногам. Ножки Эрочки. Это отдельная глава. Дряблые мышцы, лиловые узлы, синие и вздувшиеся вены. А выше трусишки. Самые-самые дорогие, кружевные, стильные. Подобные трусики здорово подчеркивают упругую кожу, гладкий животик, но не обвислый. И этот утиль предстоит любить! В такие моменты Юлику нестерпимо хочется накатить стакан водки. Или два. А еще лучше три, чтоб вообще ничего не видеть.

Он перевернулся на спину. Нет, сегодня он не в состоянии заставить работать мысль, дабы та дала толчок главному органу. Эру не остановил внезапный откат Юлика, она взяла инициативу на себя, ласкала, обнаруживая типичные навыки шлюхи. Он ненавидел ее поцелуи, ненавидел ласки, ненавидел резкий и сладковатый запах ее духов. Особенно сегодня, потому что и у ненависти есть предел. Ненавидел так, что нечаянно схватил ее за волосы, сжал пальцами, заскрипев зубами, и опустил ее голову к своему паху. А затем ждал возбуждения, приподнявшись на локтях и наблюдая за усилиями бабушки с безразличием постороннего. Затем переключился, фантазируя, где эффектнее смотрелся бы воткнутый в Эру нож и сколько при том причинил бы ей боли. Подобные фантазии обуревали его постоянно, когда они оставались вдвоем. Эти фантазии были сродни лекарству, наполняли его дикой радостью, потому что, видя в воображении свою каргу в крови и в муках, они приносили освобождение.

Вернувшись в реальность, вспомнил, что секса не избежать, надо приложить усилия и ему. «Вот мартышка, вцепилась в свой банан и никакими силами ее не оторвать», — с раздражением подумал он, прикрывая глаза. Когда все же сконцентрировался и вообразил на месте Эры… Аннушку, молниеносно, чтобы не прошла эрекция, накинулся на Эру. В сущности, и Аннушка ему безразлична, просто с ней этим делом заниматься было бы куда проще. Он двигался грубо, вкладывая в ритмичные движения всю ненависть, так как больше негде было ее проявить. А под ним стонала сморщенная ведьма, которой Юлику страшно хотелось перервать горло зубами. Вот тогда бы он насладился ее предсмертными судорогами и стонами от физической боли!..

Эра Лукьяновна не разрешает курить у себя в спальне, но он закурил. Она проворчала что-то по сему поводу — он не отреагировал. Он устал. Секс, не приносящий радости, омерзителен. Каждый раз Юлика беспокоило, что однажды он не сможет удовлетворить запросы старой женщины, и что тогда будет?

— А тебя не слишком волнуют убийства в театре, — ни с того ни с сего сказала Эра Лукьяновна. Нашла «подходящий момент»!

— Пусть волнуются органы, это их забота, — пробормотал Юлик, гася сигарету в пепельнице. Он лег на спину, уставился в потолок.

Упоминание о смерти сильно взбудоражило его, в затылке задержался безотчетный страх. Собственно, почему безотчетный? Страх был вызван неприятным эпизодом. И Юлик, которому иногда было просто необходимо, как и любому человеку, с кем-то поделиться, дабы услышать не только слова утешения, но и гарантии, что его не оставят, не бросят на съедение, тихо начал исповедь:

— Меня другое беспокоит. В тот проклятый вечер я в антракте шел через сцену и остановился у реквизиторского стола… Черт меня дернул остановиться.

— И что? — напряглась Эра. Ей стало не по себе, ведь остановка у реквизиторского стола означает одно…