Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем - Вячеслав Никонов

А какие материальные потери понес Зимний дворец после его взятия? Посол Бьюкенен осматривал снаружи в тот же день: «на Дворцовом здании было со стороны реки только три знака от попадания шрапнели. На стороне, обращенной к городу, стены были изборождены ударами тысяч пулеметных пуль, но ни один снаряд из орудий, помещенных в дворцовом сквере, не попал в здание»[3110].

Внутри дворца ситуацию изучит Рид: «Картины, статуи, занавеси и ковры огромных парадных апартаментов были не тронуты. В деловых помещениях, наоборот, все письменные столы и бюро были перерыты, по полу валялись разбросанные бумаги. Жилые комнаты тоже были обысканы, с кроватей были сорваны покрывала, гардеробы открыты настежь. Самой ценной добычей считалось платье, в котором так нуждался рабочий народ. В одной комнате, где помещалось много мебели, мы застали двух солдат, срывавших с кресел тисненую испанскую кожу. Они сказали нам, что хотят сшить из нее сапоги…»[3111]

Бенуа через пару дней профессиональным взглядом оценивал ущерб внутренним помещениям и экспонатам. В покоях Николая I «стены оказались голыми, стол разломан, пол усеян бумагами, а вся постель разворочена… Комната являла картину дикого хаоса… Сравнительно мало пострадали личные комнаты Николая II и Александры Федоровны. Лишь на больших портретах родителей Государыни были проткнуты штыками глаза, и исчез высоко над шкафом в углу висевший портрет Государя, писанный Серовым… Портрет в те же дни нашли затем на площади, но уже в неузнаваемом виде: он был весь в дырах, от живописи остался один тонкий слой, и черты лица едва можно было различить, — и видно, над ним всячески издевались — топтали ногами, скребли и царапали чем-то острым!»[3112]

Не было еще массового кровопролития, «но дни эти были грязные, кровавые, пьяные, — и в самой столице, где банды люмпенов, ходившие под местными Советами, громили погреба Зимнего и устраивали буржуям «злые улицы», сводя с ними личные счеты»[3113].

Вернувшись поздно ночью в здание Городской думы, депутация во главе со Шрейдером привела с собой и застала там довольно пеструю толпу — гласных Думы, меньшевиков, эсеров, бундовцев, фронтовых меньшевиков, покинувших Второй Съезд, депутатов разогнанного Предпарламента, железнодорожного и почтово-телеграфного союза. Тут же в Александровском зале провели заседание, на котором около трех ночи был создан «Всероссийский комитет спасения родины и революции», избрано его бюро во главе с Авксентьевым. «Постановлено было обратиться к стране с призывом «бороться против большевиков за восстановление Временного правительства, — правда, правительства уже нового, а не старого состава»[3114]. И далее заседание продолжалось безостановочно. Все, что было против Смольного, теперь группировалось в Городской думе.

Как замечал Суханов, «Комитет спасения» «действительно без лишних слов объявил себя не просто «новообразованием», а именно полномочным политическим центром, не только источником, но и суррогатом, временным заместителем «законной власти»… Между прочим, он обращается с требованием к Военно-революционному комитету «немедленно сложить оружие, отказаться от захваченной власти и призвать шедшие к ним войска к подчинению распоряжениям «Комитета спасения родины и революции»… Кроме того, он принял меры к образованию своих филиалов в провинции, разослал своих комиссаров, вообще пытался конституироваться как новая власть»[3115]. Опять двоевластие?

В огромном амфитеатре Николаевского зала шло заседание собственно Думы, объявленное бессрочным. «Величественный, седобородый и седовласый городской голова Шрейдер рассказывал собравшимся, как прошлой ночью он отправился в Смольный, чтобы заявить протест от имени городского самоуправления. Он не признает правительства, созданного кучкой узурпаторов»[3116]. Победителям — большевикам — говорить не дают. «Около полудня в Думу явились три-четыре большевистских гласных, между ними… Иоффе и женщина-гласная, кажется, Коллонтай, — припоминал Ан-ский. — Они были встречены вспышкой страшного гнева и криками:

— Убийцы!! Насильники! Изнасиловали женщин! Вон! В тюрьму! На виселицу!

Большевики спокойно сидели на своих местах. Некоторые из них улыбались. Они скоро ушли с тем, чтобы больше не возвращаться»[3117].

Набоков, присутствовавший на том и на следующих заседаниях Гордумы, называл их «сплошной истерикой. Основной тон давался городским головой Г. И. Шрейдером, человеком во многих отношениях почтенным, но как будто лишенным задерживающих центров… Не было никакой повестки, никакого плана занятий. Все проходило в виде срочных, спешных, внеочередных заявлений. Чаще всего их делал сам городской голова. Вслед за тем начинались бурные прения»[3118].

Несмотря на все эти зловещие слухи, настроение было приподнятым. В кулуарах зафиксированные Сухановым усмешки: «Большевики у власти! Это не только узурпация, кощунство, бедствие, преступление, но и веселый анекдот. Ленин и Зиновьев с полуграмотной своей армией, сменив лучших представителей «общества», будут управлять государством!»[3119] Изгоев подчеркивал: «Мало кто верил, что эта оперетка продлится больше двух-трех недель…»[3120]

Ан-ский писал: «Несмотря на все ужасные слухи, настроение Думы было оптимистично. С минуты на минуту ожидали известия, что Керенский с армией идут на Петроград. Настроение поддерживалось целой армией разносчиков новостей, утверждавших, что все идет прекрасно: рабочие якобы сильно возбуждены против большевиков и решили не поддерживать их. Солдаты очень недовольны переворотом. Они утверждают, что они обмануты большевиками и готовы выступить против них. Среди самих большевиков произошли жестокие распри, большинство их против переворота». Из Москвы также шли сообщения о поражениях большевиков. «Кадеты настаивали на том, чтобы к большевикам отнеслись беспощадно, чтобы их вешали и расстреливали, эсеры же требовали мягкого обращения с побежденными революционерами»[3121].