The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

она приблизилась к созданию рационального государства, заботящегося об образовании населения. Но и там государство вынуждено было идти на компромиссы, которые делали идею идеального прямого правления иллюзорной, - компромиссы не с поселенцами (как в Алжире), а с коренными носителями власти.

 

В отличие от интервенционизма наполеоновского государства, враждебно относившегося к организованной религии, ранняя британская цивилизаторская миссия была обусловлена сильными религиозными импульсами. Ее первый весомый сторонник Чарльз Грант, высокопоставленный чиновник Ост-Индской компании и автор влиятельного труда "Наблюдения за состоянием общества среди азиатских подданных Великобритании" (1792), был представителем евангелического возрождения эпохи Французской революции. Протестантский призыв к "улучшению" индийцев был характерным британским типом колониального романтизма, дополненного английской формой мышления позднего Просвещения (утилитаризм Джереми Бентама), которая в своем стремлении к рационализации и авторитарных тенденциях была не так уж далека от наполеоновской концепции государства. В Индии этот необычный союз благочестивых евангелистов с утилитаристами, в большинстве своем равнодушными к религии, сумел в 1829 году искоренить такую практику, как сожжение вдов заживо (сати) - после семидесяти лет, в течение которых британские власти в Бенгалии терпели этот жестокий обычай и его ежегодные сотни жертв. Попытки цивилизовать Индию в западном смысле достигли своего пика в 1830-х годах и завершились в 1857 году потрясением, вызванным Великим восстанием.

В это время было открыто множество других сфер для миссионерской деятельности. После середины века цивилизаторская миссия британского типа развивалась не столько как безусловный план, сколько как набор установок, сформированных под влиянием протестантского этического чувства, которое наиболее ярко выразил знаменитый исследователь, миссионер и мученик Давид Ливингстон. Распространение светских культурных ценностей также во многом было делом рук миссионеров. Государство и христианские миссионерские общества здесь были гораздо менее близки друг к другу, чем во французской колониальной империи, где Наполеон III напрямую использовал католические миссии как инструмент политики, и даже Третья республика не гнушалась сотрудничать с ними. В Британской империи миссионеры стремились к кардинальным изменениям в повседневной жизни своих подопечных и новообращенных, хотя колониальное государство было гораздо более сдержанным. Не все многочисленные протестантские миссионерские общества считали своей задачей изменить что-либо, кроме религиозных убеждений, но большинство из них не проводили радикального различия между религией и другими сферами жизни.

Типичный британский миссионер конца XIX века мог предложить многое: Библии и учебники, мыло и моногамию. Вторым аспектом программы воспитания человечества стала растущая уверенность миссионеров, по крайней мере, к середине века, в том, что их работа среди конкретных народов способствует прорыву цивилизации как таковой. Несмотря на конкурирующие претензии на универсализм, французская миссия civilisatrice имела более прочную патриотическую основу. Универсальный характер британской цивилизации отражал глобальный охват империи, но в то же время он отражал и большую идентификацию с двумя нормативными практиками, радиус действия которых был теоретически неограничен: международным правом и свободным рынком.

 

Право и стандарт цивилизации

К середине века старый ius gentium был переосмыслен в юридически обязательный "стандарт цивилизации". Право стало важнейшим средством межкультурных цивилизационных процессов, более эффективным, чем религия, поскольку его импортеры могли адаптировать его к местным потребностям даже в тех случаях, когда ценности и нормы коренного населения оказывались невосприимчивыми к чужим верованиям. Япония, где христианские миссионеры всех конфессий так и не смогли закрепиться, даже после того как в 1873 г. им было разрешено вернуться в страну, переняла основные элементы европейских правовых систем. Сопротивление христианскому прозелитизму было не менее сильным в исламском мире с его плотным переплетением веры и права, но и здесь центральные основы европейского права были внедрены в неколониальных странах, таких как Османская империя и Египет (еще до британской оккупации 1882 г.). Престиж и эффективность права связаны с его двойственной природой: это и политический инструмент в руках законодательной власти, и продукт автономного или, как говорили немецкие теоретики романтизма, "анонимного" развития моральных представлений общества. Эта двойственность конструирования и эволюции проявлялась и в колониальных условиях, когда свод законов, а также их исполнение судьями и полицейскими часто становились острым оружием культурной агрессии. Например, запреты на использование языков коренных народов были одними из самых ненавистных мер за всю историю колониализма, "собственными целями", которые так и не дали желаемого "цивилизующего" эффекта. Но одним из достоинств Британской империи, по сравнению с другими, была универсальность английской правовой традиции, прагматичное применение которой во многих колониях оставляло определенную свободу для компромисса и сосуществования с местными формами. Правосознание, не имеющее аналогов в Европе, означало, что ответственность должностных лиц не только перед вышестоящими инстанциями, но и перед бдительной в моральном и правовом отношении общественностью рассматривалась как главная опора цивилизованного существования. Таким образом, международно применимый стандарт цивилизованности был аналогом верховенства закона во внутреннем управлении обществом.

Для викторианского сознания стандарт цивилизации имел своим источником не столько конструируемый, сколько эволюционный аспект права.Этноцентрический предшественник современных прав человека, он стал пониматься как универсально обоснованный фундамент норм, определяющих принадлежность к "цивилизованному миру". Такие нормы существовали в нескольких областях права - от запрета жестоких форм телесных наказаний, неприкосновенности собственности и гражданских договоров до обмена послами и (по крайней мере, символического) равенства в отношениях между государствами. Эволюционная сторона заключалась в том, что стандарт цивилизации стал результатом длительного процесса цивилизации в Европе, а ее так называемые ведущие нации - часто обозначавшие до 1870 г. только Великобританию и Францию - были призваны охранять это состояние правового совершенства. Европа основывала свои притязания на моральный авторитет на успехах, достигнутых ею в самообразовании. Разве в XVIII веке она не оставила позади открытую жестокость религиозных войн, не избавила уголовное право от архаичных черт, по крайней мере, в отношении белых людей, и не выработала практические правила социального взаимодействия между своими гражданами?

Вплоть до 1870-х гг. европейские теоретики права использовали цивилизационный стандарт для критики варварства в других странах мира, но о широкомасштабном вмешательстве с целью его непосредственного применения еще не задумывались. Даже открытие Китая, Японии, Сиама и Кореи с помощью войны или канонерской дипломатии рассматривалось не столько с точки зрения общей цивилизаторской миссии, сколько как необходимая мера для облегчения межгосударственных отношений. Так, например, договорно-портовая система, установленная в 1842 г., была не столько триумфом Запада, сколько компромиссом. Китай был вынужден предоставить иностранцам особые экстерриториальные права, но на него не оказывалось давления с целью изменения всей его правовой системы; вестернизация китайского права была бы длительным процессом, который начался только после 1900 года и не завершен по сей день. В XIX веке следующим шагом Запада, последовавшим за "открытием", стало требование реформ в некоторых конкретных областях права: собственность и наследование,