Королевская канарейка - Анна Кокарева

сделало голову счастливой, пустой и лёгкой, как распушившийся цветок одуванчика. Раньше я просто не могла поверить, что это возможно, а тут возмечтала.

Владыка, светлея лицом, с удовольствием рассказывал:

— Год-полтора, полагаю, тебе нужно нагружать организм. Не до тошноты, но не давая… наесться окорокам, — весело стрельнул глазами, — и тут эру Глоренлин справляется отлично, организовывая умеренный стресс, всевозможные нагрузки и одновременно общее улучшение состояния фэа и хроа.

Вздохнула. Мне не сказать чтобы нравились эти нагрузки и «умеренный» стресс. Но стимул появился, да…

— Потом, — интонации владыки стали откровенно лекторскими, — надо будет вернуть тебе цикл. Телу и душе дать покой на полгода, на две трети года… набрать жирок, облениться. Смотреть только на красивое, думать о безмятежном. Тело, прочувствовав перепад, будет весьма склонно зачать новую жизнь. Надо, чтобы этот период пришёлся на лето. Мы посетим источники, способствующие зачатию, проведём обряды, призывающие искру жизни в твоё лоно. Естественно, в этот период твоим консортом буду только я. Всё получится, — твёрдо взял за руку тёплыми пальцами, счастливо посмотрел в глаза, и я почувствовала, что тоже расплываюсь в счастливой улыбке.

Ещё и головой закивала, как болванчик.

* * *

И так оно и пошло. Жизнь скакала, я не успевала переваривать впечатления.

Знала раньше, что на хлебных полях в Ласгалене за короткое лето снимают два урожая — но только сейчас увидела, как проходит уборка пшеницы. Мы просто ехали мимо поля, и я испуганно замерла, увидев великана. Не веря глазам, проморгалась: состоящий из снопов спелой пшеницы кадавр высотой с четырёхэтажный дом шёл по полю. Земля ощутимо подрагивала, и очень захотелось удрать. Но лошадки, на удивление, не боялись, вели себя безмятежно. Светлый принц смешливо дыхнул в ухо:

— Брауни собирает зерно. Хочешь остановиться посмотреть?

Потеряв голос, только согласно помычала. Оно приближалось, против солнца выглядя грозным и огромным, и приходилось закидывать голову. Прошло совсем рядом, пыхнув жаром горячего зерна, обдав соломенной пылью. Жеребец принца бестрепетно потянулся и выдрал клок соломушки (а когда я начинала играть на дудочке, этот скот всегда делал вид, что ему страшно становится!), но кадавр как и не заметил. Он удалялся, и колосья с шелковистым шуршанием стекались и облепляли его, делая всё более объёмным.

Самайн в том году был счастливым — перед ним устроили охоту на жуков крэ, и весело было носиться по подмороженной листве, выкапывая спящих жуков из нор и с характерным хрустом втыкая острозаточенную лопату между сочленениями головы и шеи, в нервный узел, позволяющий убить жука мгновенно. В другое время смутилась бы своей кровожадностью, но азарт всё застил. Зато поняла наконец, зачем высокородные лопаты в хозяйстве держат. Для жучиной охоты и ещё орешки из бурундучьих нор копать. Лопаты были не абы какие, из сплава серебра с мифрилом, изукрашенные узорами, очень тонкой ковки. Но всё равно прикольно смотрелись высокородные с ними наперевес, да и сама охота веселила изрядно.

Быстрый набросок, сделанный мэтром Наином после охоты, очень напоминал по духу счастливую групповую фотографию. Он подарил рисунок мне, и я любила иногда доставать (на стены вешать их было не принято ну совсем) и смотреть. Лица были едва намечены, но выражения тел, настроение: вот, длинной верстой, владыка с лопатой на плече, вот рядом коротышка очень счастливого вида — я. Аранен, ближайшие советники, чуть дальше Лисефиэль и Глоренлин, эру Ангрод, эру Ардариэль, злой снисходительной кошкой улыбающаяся эллет Аманиэль… она неожиданно умерла через полтора месяца, в начале зимы, и я грустила о ней, но с рисунка она смотрела живой, и все мы там были весёлые, счастливые… я простила мэтру Наину за тот рисунок все мытарства. Он за пять минут поймал невозможное. Что бы со мной ни случилось в жизни потом — это было моим навсегда. Это тепло и этот свет.

* * *

Эру Ардариэль стал близок, как врач, и в своё удовольствие запрещал и рекомендовал то и это, а дни летели, летели — год, изобиловавший всяческими бодростями и умеренными (не с моей, с Трандуиловой точки зрения) стрессами сменила безмятежная зима, а потом ласковая весна. Разъедалась и ленилась я с охотой, так что к Бельтайну даже слегка стеснялась ставших ну очень женственными форм. Роскошь отросших до бёдер волос тоже ощущалась вызывающей: эльфы во всём были красивее меня, но такой тяжёлой, сияющей, как расплавленная медь, гривы ни у кого не было. Над ней тряслись, обрезать нельзя было (ни-ни, плохая примета! чем роскошнее волосы, тем легче наступает беременность!), и длина была для меня некомфортна. Но зеркало показывало действительно богиню плодородия, что уж там.

В начале июня владыка Трандуил остался единственным консортом. С сыном я проводила время, как и раньше, но и только. И то правда, что отсутствие телесной близости как-то вдруг подчеркнуло, что между мной и Ганконером не всё в ней, что привязанность глубока — и это парадоксально его успокоило. Во всяком случае, было видно, что не только оковы клятв сдерживают Дракона, и впервые на моей памяти установился истинный мир между Светлым и Тёмным. Смотрели друг на друга с отвращением, но перессориться не порывались. Что ж, не одна я привыкла к создавшемуся положению вещей.

Сама близость стала редкой — после Бельтайна первый раз был в начале июня.

Думаю, никогда не забуду гигантские столетние яблони в сидровом саду. Себя, стоящую, запрокинув голову в белую цветочную кипень, жужжащую и вибрирующую сонмом пчёл, с руками на коре, чувствуя движение соков, стараясь почувствовать силу плодоносной могучей яблони и стать ею. Монотонно на староэльфийском шепчущего Глоренлина, призывающего искру жизни — и владыку, стремительно подходящего. Объятия его тогда были, как вихрь, и весь он был стихия.

* * *

Я пишу это, ранним утром сидя на своей террасе. После праздника Середины Лета предполагалось путешествие в глубь Пущи, к источникам, чьи воды способствуют зачатию. Но у меня уже есть опыт, и я чувствую, что источники не понадобятся. Характерная сонливость, ощущение телесного счастья — всё получилось.

Моя жизнь становится иной, и я меняюсь с ней. Не знаю, вернусь ли когда-нибудь к этим записям. Может быть, когда-нибудь, но уже другой.

Милый читатель, если ты читаешь это здесь и сейчас, прими моё благословение, я люблю тебя)

Писано в день Середины Лета 3221 года Четвёртой эпохи Блодьювидд, человеком.