Десять величайших романов человечества - Уильям Сомерсет Моэм

Чарлз, второй сын Джона и Элизабет Диккенс, родился в 1812 году в Портси, но уже через два года отца перевели в Лондон, а еще через три – в Чатэм. Здесь мальчика определили в школу, и он начал читать книги. У отца была небольшая библиотека: «Том Джонс», «Векфилдский священник»[41], «Жиль Блаз»[42], «Дон Кихот», «Родрик Рэндом» и «Перигрин Пикль»[43]. Чарлз читал и перечитывал эти книги, и его собственные романы показывают, какое большое влияние они на него оказали. В 1822 году Джон Диккенс, к тому времени отец пятерых детей, вернулся в Лондон; Чарлза оставили в Чатэме, он продолжал учиться и воссоединился с семьей только через несколько месяцев. Они поселились в Кэмден-Тауне, пригороде Лондона, в доме, который впоследствии Диккенс опишет как дом Микобера. Джон Диккенс, хоть и зарабатывал больше трехсот фунтов в год (что, примерно, соответствует теперешним пяти тысячам долларов), был в стесненных обстоятельствах более обычного, денег не хватило даже на то, чтобы определить маленького Чарлза в школу. К его неудовольствию, ему поручили следить за малышами, чистить одежду и обувь и помогать по хозяйству. В свободное время он слонялся по Кэмден-Тауну, «унылому местечку, окруженному полями и канавами», и по соседним районам – Сомерс-Таун и Кентиш-Таун; со временем, осваивая отдаленные районы, он познакомился с Сохо и Лаймхаусом.

Дела шли так плохо, что миссис Диккенс решила открыть школу для детей, чьи родители жили в Индии: она взяла деньги в долг, чтобы арендовать помещение, и напечатала приглашения, которые дети опускали в почтовые ящики в дома по соседству. Но ни один ученик не пришел. Долги душили семью, и Чарлза посылали отдавать в залог все, за что можно получить хоть какие-нибудь деньги; а книги, драгоценные книги, так много значившие для него, продали букинисту. Потом Джеймс Ламберт, пасынок сестры миссис Диккенс, предложил Чарлзу работать за шесть-семь шиллингов в неделю на фабрике ваксы, совладельцем которой он был. Родители с благодарностью приняли предложение, а Чарлз впал в отчаяние. Мальчика задела за живое их радость, что они могут сбыть его с рук. Ему исполнилось двенадцать лет, он был ловкий, энергичный и смышленый, и его не оставляло «острое чувство покинутости».

Вскоре пришла давно ожидаемая расплата: Джона Диккенса арестовали за долги и посадили в «Маршалси»; позже, заложив последнее, что осталось, к нему присоединились жена и дети. «Маршалси» и «Флит» – лондонские долговые тюрьмы. Обе грязные, антисанитарные, тесные, ведь там обитали не только заключенные, но при желании могли жить и их семьи. Трудно сказать, почему остальные члены семьи на это шли: то ли хотели облегчить узнику трудности заключения, то ли этим несчастным просто некуда было податься. Если у должника оставались деньги, утрата свободы была единственным неудобством, а в некоторых случаях могла даже смягчаться: таким заключенным разрешалось при соблюдении некоторых условий временно находиться вне тюремных стен. Но должнику без средств приходилось туго. Возможно, американским читателям будет интересно узнать, что именно генерал Оглторп[44] первый предпринял попытку улучшить ужасающие условия содержания заключенных. Случилось так, что посадили его знакомого, у того не было денег платить тюремному надзирателю, и потому его поместили в то здание, где свирепствовала оспа; мужчина заразился и умер. Генерал Оглторп добился, чтобы парламентская комиссия провела расследование, в результате которой выяснилось, что этот тюремный надзиратель постоянно вымогал деньги у заключенных и в обращении с ними часто проявлял чудовищную жестокость. С вопиющими злоупотреблениями покончили, и к тому времени, когда в тюрьму посадили Джона Диккенса, он мог там существовать с относительным комфортом. Миссис Диккенс привела с собой юную служанку, которая ночевала дома, а днем приходила помогать с детьми и готовить еду. Джон Диккенс по-прежнему получал причитающееся ему жалованье в размере шести фунтов в неделю, но не предпринимал никаких попыток вернуть долг, и можно предположить, что, находясь в недосягаемости для кредиторов, он совсем не рвался на волю. Биографы озадачены, как в таких обстоятельствах он умудрялся получать жалованье. Похоже, единственное объяснение в том, что государственные служащие назначались сверху, и факт заточения за долги не считался слишком серьезной провинностью, чтобы за это прибегать к такой суровой мере, как лишение жалованья. А может быть, деньги выдавал другой отдел, а не тот, что пользовался услугами Джона Диккенса, и там понятия не имели, что он не выполняет работу, за которую ему платят.

Какое-то время после заключения отца в тюрьму Чарлз жил в Кэмден-Тауне, но до фабрики, находившейся в Хангерфорд-Стейрсе (Чаринг-Кросс), было далеко ездить, и юноша перебрался в Саутвак, откуда ходил завтракать и ужинать к семье в «Маршалси». Работа была нетрудная – мыть бутылки, наклеивать этикетки и протирать их. Вечерами Чарлз бродил по Лондону, натыкаясь на необычные и таинственные места вдоль берега Темзы, – так он впитывал романтику большого города, которую сохранил на всю жизнь. В апреле 1824 года умерла миссис Уильям Диккенс, старая экономка семейства Кру, оставив двум сыновьям свои небольшие сбережения. Долг Джона Диккенса был уплачен (его братом), и он обрел свободу. Он вновь поселился с семьей в Кэмден-Тауне и вернулся на работу в морское ведомство. Какое-то время Чарлз продолжал мыть бутылки на фабрике, но потом его уволили из-за письма, посланного отцом Джеймсу Ламберту. После увольнения он вернулся домой, «чувствуя такое огромное облегчение, что оно было сродни подавленности», как Диккенс писал много лет спустя; мать пыталась сгладить разногласия родственников, с тем чтобы Чарлз мог возобновить работу и приносить еженедельно шесть шиллингов, в которых она, безусловно, нуждалась, – вот этого сын ей никогда не простил. «Я не забыл, никогда не забуду и не могу забыть, что моя мать хотела, чтобы меня снова послали на фабрику», – говорил он. Но Джон Диккенс даже слышать об этом не хотел и определил сына в школу.

Трудно сказать, сколько времени мальчик работал на фабрике по изготовлению ваксы: он поступил туда в начале февраля 1824 года, а к июню уже опять жил в семье, так что не мог работать на фабрике больше четырех месяцев. Леди Уна Поуп-Хеннесси в своей блестящей книге о Чарлзе Диккенсе утверждает, что он не мог там находиться больше шести недель. Однако пребывание на фабрике произвело на мальчика неизгладимое впечатление; этот опыт он считал таким унизительным, что ему было больно о нем вспоминать. Когда его биограф Джон Фостер случайно коснулся этой темы, Диккенс сказал, что тот затронул больное место, какое «и теперь (а разговор происходил двадцать пять лет спустя) продолжает саднить – я все помню».