Жестокое желание - М. Джеймс

глубоко. Она пахнет теплой женской кожей и бельем с цветочным ароматом, постелью, согретой сексом, и простынями, спутанными вокруг конечностей. Я не думал, что смогу стать еще тверже, но мой член напрягается и болит от толчка желания, похожего на боль.

Ее глаза слегка расширяются, ресницы опускаются на щеки, когда она смотрит на меня из-под век.

— Хочешь обсудить это в задней комнате?

Нет, думаю я, но мой рот выдает другое слово. Слово, с которым я борюсь с того момента, как Мила вошла в мой кабинет и преподнесла мне себя на серебряном блюде.

— Да.

На короткую секунду я могу поклясться, что выражение удовольствия, озарившее ее лицо, было искренним. Она тянется за моей рукой, поднимая меня с дивана, и я позволяю ей это сделать. Ее глаза скользят по моему лицу, и мне кажется, что я вижу там отражение своего желания.

Она как прилив, затягивает меня под себя, и я чувствую себя совершенно беспомощным, чтобы отказаться.

Задней комнаты должно быть достаточно, чтобы избавить меня от желания. Это напоминание о том, насколько дерьмовое это место, когда мы проходим мимо одного скучающего вышибалы и спускаемся в зал, где нет ничего, кроме длинного дивана, который выглядит так, будто пережил лучшие дни, двух столов и док-станции для музыки. Коробка с салфетками на одном из столов заставляет меня вздрогнуть. Мне хочется уйти, но не одному.

Я хочу взять с собой Милу.

Я хочу увести ее из этого места, чтобы убедиться, что мужчинам вроде тех, что толпятся у сцены, больше никогда не позволят к ней прикоснуться. Чтобы она больше никогда не позволяла им прикасаться к себе.

У меня есть эта сила. И в этот момент, когда она ведет меня к дивану, я намерен ею воспользоваться.

— Хочешь выпить? — Ее голос мягкий, музыкальный, и это только усиливает жар в моей крови. Я чувствую себя ошеломленным, как будто под кайфом, как будто я принял те же наркотики, которые дал ей, чтобы продать. Я качаю головой, и она смотрит на меня сверху вниз, ее лицо мягкое и жаждущее, что, как я знаю, опасно для нас обоих.

Она здесь не на своем месте. Это было ясно на сцене, и еще яснее это стало сейчас, когда я наблюдаю за ее тонкими, грациозными движениями, когда она идет включать музыку. Она идет как танцовщица, ее осанка безупречна, каждое движение отточено, плавность балета впитана в нее долгими годами практики.

Я ожидаю, что музыка будет грубой и развратной, вроде тех, что играют на главном этаже, но из колонок льется более медленная и чувственная. Как будто она знает, чего я хочу. Что возбудит меня больше всего.

Такое ощущение, что я слишком долго был твердым. Когда Мила поворачивается, покачиваясь, ко мне в голубом нижнем белье, мой член пытается дернуться и запульсировать в брюках, но для этого нет места. Я сжимаю челюсти, борясь с ощущениями, с желанием схватить ее и повалить обратно на диван. Интересно, что бы она сделала, если бы я попытался овладеть ею здесь? Если бы я поддался тому, чего хочу, в чем нуждаюсь.

Этой мысли достаточно, чтобы на мгновение привести меня в чувство. Даже если бы я собирался принять ее предложение, даже если бы я не смог удержать себя от того, чтобы переступить эту черту, это было бы не здесь. Я бы отвез ее к себе в квартиру, раздел и уложил на простыни, такие мягкие, что они были бы скользкими на ее коже, где я мог бы часами искать все способы, чтобы заставить ее раздеться.

— Ты за тысячу миль отсюда, — шепчет Мила, ее голос звучит так близко, что вырывает меня из фантазий и возвращает в настоящее. Она стоит прямо передо мной, опираясь на мою ногу, одно колено на диване между ними. Она так близко, что я мог бы дотронуться до нее, но здесь, как ни в каком другом месте, я знаю, что не могу.

Это самая сладкая, самая изысканная агония, которую я когда-либо испытывал.

— Ты сказал, что у тебя есть для меня предложение. — Она выгибает спину, двигаясь в такт музыке, ее грудь оказывается совсем близко от моего лица. Я прижимаю руки к дивану, несмотря на свое желание не касаться никаких поверхностей в этом месте, и загибаю пальцы в ладонях. Если я дотронусь до нее, то не смогу остановиться.

Никогда еще мой контроль не был так близок к тому, чтобы сорваться, как в этот момент.

— Тебе не обязательно продавать наркотики. — Я смотрю на ее нежное лицо, широко раскрытые голубые глаза и мягкий, полный рот. — Если ты не хочешь этого делать, я просто дам тебе деньги, которые тебе нужны. Тебе вообще ничего не нужно делать.

Мила вздрагивает, выражение ее лица мгновенно меняется. Вся та мягкость и искренность, которая была мгновение назад, исчезла, застыв на месте, и она продолжает танцевать, но уже без прежнего желания.

— Ничто не достается даром, — шепчет она. — Особенно это.

— Если другие мужчины, посещающие балет, спят с танцовщицами, это не значит, что ты должна спать с ними. Я все еще могу занять место Альтьере в качестве твоего покровителя, не трахая тебя, Мила. Тебе не нужно будет продвигать для меня наркотики, а мне не нужно будет…

— Трахать меня? — В ее голосе прозвучало что-то ноже-подобное, что меня поразило, — боль, которой я не ожидал. — Наш уговор теперь означает, что тебе не придется.

— Я бы не стала, несмотря на…

Эта обида вспыхивает в ее глазах, всего на мгновение, и я понимаю, что сказал.

— Мила. Я имею в виду…

Ее лицо остается безучастным, когда она садится на меня, нависая прямо над моим членом, а ее руки опираются на спинку дивана. Я никогда не контролировал свои мысли и эмоции, даже в постели, но, когда Мила на мне, я чувствую себя так, будто мыслю, как в тумане. Все кажется суженным до дюйма пространства между ее бедрами и моими, того маленького расстояния, которое, если бы оно было закрыто, было бы так изысканно хорошо.

И в то же время я рад, что она этого не сделала. Я не кончал без толку с тех пор, как впервые обнаружил свой член, но впервые я совершенно не уверен, что смогу выдержать, когда Мила будет терзать меня у меня на коленях.

Словно услышав эту мысль, в ее глазах вспыхивает лукавый блеск, и она опускает последний дюйм мне на колени.

Блядь. О, черт возьми.

Я