Семь шагов к счастью - Сандра Мэй

— Вот! Характер у тебя всегда был, Брит! Я тебя за это уважаю. Ты смогла справиться, как-то пережила эту свою детскую влюбленность, добилась многого…

Она обернулась, посмотрела на Дэвиса. Усмехнулась и покачала головой.

— Ты не понял ничего. И не слышишь, что я говорю. А возможно — ведь ты же не тупица — просто делаешь вид, что не слышишь. Я дала себе ту клятву, чтобы в один прекрасный день приехать и увезти тебя с собой. Я точно знала: никто и никогда не будет любить тебя так, как я. Никто и никогда!

Эл Дэвис потер небритую щеку, судорожно зевнул.

— Ты извини, в сон чего-то клонит… Я тебя тоже… ты мне нравилась. Очень.

— Вот в этом все и дело, Эл. Только, видишь ли, теперь у меня просто не осталось другого выхода. Я обязана забрать тебя с собой. Иначе что же, все зря?

Эл испуганно уставился на нее.

— Брит, ты пойми, я завтра на ярмарку с Белиндой, а потом она обещала пристроить меня водителем на фирму… цветы развозить… деньги не бог весть какие, но все же деньги…

Бриттани запрокинула голову и рассмеялась — весело, звонко, до слез, как в юности. Потом посмотрела на перепуганного и растерянного Дэвиса и неожиданно хлопнула его по плечу.

— Не бойся, не трону. Поедешь на свою ярмарку. Давай выпьем на прощание? Только не пива.

Эл немедленно оживился, в глазах появился хорошо знакомый ей масленый блеск. Странно, тогда он казался ей необыкновенно сексуальным…

— Сейчас принесу вискарик. Ты будешь виски?

— Буду.

— Ох, Брит, пташка ты моя экзотическая… Давно со мной такие женщины не выпивали!

Он сбегал куда-то в недра мусорного домика, принес початую бутылку «Джонни Уокера» и два стакана, разлил янтарную жидкость. Бриттани выпила свою порцию залпом, зажмурилась, потрясла головой. Ею овладело шальное, безудержное веселье. Она открыла глаза, шагнула к Элу, закинула ему руки на плечи и шепнула:

— А не хочешь прогуляться до нашего сеновала, а?

— Ну ты что! Холодно же…

— Тогда нам холодно не было.

Глаза Эла вновь воровато забегали.

— Брит, ты это… если негде остановиться, то я могу тебе постелить наверху, там у Ронни даже диван новый… Мне просто вставать завтра рано, Белинда же на ярмарку собралась…

Бриттани улыбнулась, наклонилась и звонко чмокнула Эла Дэвиса прямо в лысину.

— Отдыхай, Эл. В самом деле, не буду тебя задерживать. Я поеду.

— Ты на машине, да… Что я, конечно, на машине. Ты осторожнее на шоссе — давно не ремонтировали…

— Конечно. Счастливо тебе.

— Ага. Ты тоже… в общем, всего тебе. Здорово, что навестила. Расскажу Белинде…

— Правильно, а то узнает от других — выгонит.

— Чего?

— Ничего, это я так. Шутка.

— А… понятно. Ну…

— Прощай. — Бриттани Кларк повернулась и выбежала из дома Ронни Майлса.

Эл Дэвис подошел к окну и с завистью окинул взглядом белый кабриолет. Потом почесал в затылке — и уселся обратно за стол. «Чикаго буллс» безнадежно проигрывали…

Белый кабриолет промчался через сонный Мисчиф-Крик и вылетел на шоссе. Бриттани вцепилась в руль, как в последнюю надежду. Глаза у нее были сухие, дыхание ровное — но где-то внутри пойманной птицей билось несчастное, оказавшееся таким слабым и глупым сердце.

Она довольно быстро поняла, что в таком состоянии просто не доедет… никуда! Припарковала машину на обочине, откинулась на спинку сиденья — и провалилась в черное забытье.

Разбудили ее, как ни странно, птицы. Рассвет был морозным и ясным, но птахи голосили, как будто весной. Бриттани потянулась, помассировала затекшую шею, взглянула на часы… Что ж, вот теперь можно ехать. Вопрос — куда?

События вчерашнего дня не потускнели, не стали ни смешными, ни мелкими. Бриттани закусила губу, зажмурилась и застонала.

Может, надо было гнать машину прямо ночью? На каком-нибудь повороте ее занесло бы, один хороший удар и все. Конец разочарованиям, унижению, злости, отчаянию — всему тому, что сейчас переполняет ее душу.

Бриттани медленно тронулась с места, глядя на дорогу перед собой. Потом что-то привлекло ее внимание справа, она остановила машину и вышла — в основном, чтобы размять ноги.

Это было то самое поле, на котором они с отцом прощались двадцать лет назад. Вон там, где по-прежнему торчит пугало, она в последний раз видела своего папу живым. Бриттани перелезла через канаву, побежала по стерне, подворачивая ноги и спотыкаясь. Морозный воздух обжигал легкие, из глаз сами собой текли злые, отчаянные слезы.

Она добежала до пугала и вцепилась в него обеими руками — словно вырвать хотела его из земли. Задрала голову к небу — и из искусанных губ вырвался вопль:

— Папа-а-а! Мама!!! Простите меня, пожалуйста-а-а!

Она с рыданием опустилась на твердые комки промерзшей перепаханной земли и начала говорить — сбивчиво, торопливо, то сбиваясь на шепот, то переходя на крик…

— Папа, я такая дура! Я и тогда была дурой, и сейчас не лучше! Все, все испортила сама себе, всю жизнь исковеркала! И что взамен? Ты мне сказал тогда: если будет плохо, доча, просто позови. Вот мне и плохо, па. Так плохо, что хуже и не бывает, — но только звать больше некого. Я осталась одна. И все эти мои замки ледяные, все крепости и бастионы — зачем я их строила всю жизнь? От кого отгораживалась? От жизни? Придумала себе девочка сказочку, поверила в нее и дожила до глубокой старости… идиотка!

Клер, Джимми, даже Салли — они живут, они любят, они знают, что нужны кому-то, они умрут друг за друга, а я? Кто умрет за меня? И за кого умирать мне?

Мам, я любила его. Я так его любила… Я дышать не могла, я живой себя чувствовала только рядом с ним. И всего только надо было — остановиться, выдохнуть и просто поговорить с ним хоть о чем-нибудь, кроме секса на сеновале и вечеринок. А я вбила себе в голову, что он один такой прекрасный и что непременно надо мне его завоевать — да нечего там завоевывать!!! Нечего!

И я летела по жизни, перешагивая через людей и принципы собственные, презирала всех, кто, на мой взгляд, проявлял слабость или глупость, ибо себя-то я мнила самой умной и самой сильной! Я спала с мужчинами, мама, ничего к ним не чувствуя. Я с Ван Зандом поехала в гостиницу, ни секунды не раздумывая, потому что это казалось мне правильным и чертовски полезным.

Страсть, семья, привязанность, зависимость — ничего не позволяла себе. Я даже имен их не помню, мама! Лиц не помню. Ничего не было. Просто тело в темноте… ритуальные телодвижения. А перед глазами — только его лицо, его руки, его плечи…

Я вбила его в себя, как железный штырь, я сама себя заразила лихорадкой по имени Эл Дэвис и не желала лечиться — неудивительно, что я сейчас от нее умираю.