Молот и крест - Гарри Гаррисон

С большими усилиями Шеф заставил себя стоять прямо, услышав крики одобрения.

– Не оба глаза. Один. Что скажет Армия?

Гром одобрения. Звон оружия. Его схватили руки и потащили, но не на помост, а в противоположную сторону. Люди расступились, расталкивая друг друга, и открыли жаровню, в ней красные угли, Торвин раздувает меха. Со скамьи встал Хунд, с бледным от сильного потрясения лицом.

– Держись, – прошептал он по-английски, когда ноги Шефа пинком отбросили назад и приподняли голову. Шеф смутно сознавал, что сильные руки, которые держат его, принадлежат Торвину. Он пытался сопротивляться, крикнуть, обвинить их в предательстве. В рот ему сунули тряпку, отодвинули язык подальше от зубов. Все ближе и ближе раскаленная игла, палец отвел ему веко, а он пытался крикнуть, отвернуть голову, закрыть глаза.

Непреодолимое сжатие. Жгучая точка все ближе и ближе к правому глазу. Боль, страшная боль, белое пламя от глаза устремляется в мозг, слезы и кровь текут по лицу. И сквозь все звук шипения, раскаленную сталь опустили в воду.

* * *

Он висит в воздухе. В его глазу острие, боль заставляет его морщить лицо и напрягать мышцы. Но боль не уходит и не слабеет: она присутствует все время. Однако боль кажется неважной. Мозг не затронут, Шеф продолжает думать, размышлять, не отвлекаясь на эту кричащую боль.

Другой глаз не пострадал. Все время он остается открытым, даже не мигает. Этим глазом со своего места Шеф видит обширную панораму. Он находится высоко, очень высоко. Под собой видит горы, равнины, реки и тут и там в морях маленькие группы разноцветных парусов – флоты викингов. На равнинах видны тучи пыли – это движутся огромные армии, христианские короли Европы и кочевники-язычники из степей попеременно обмениваются ударами. Шеф чувствует, что если сузит глаза – глаз – определенным образом, вот так, сможет разглядеть все, что угодно: прочесть по губам слова командиров и кавалеристов, услышать слова греческого императора или татарского хана в тот момент, как они их произносят.

Он видит, что между ним и миром внизу плавают птицы, огромные птицы, они висят неподвижно, только изредка вздрагивают концы их крыльев. Мимо пролетают две таких птицы, смотрят на него яркими умными желтыми точками глаз. Перья у них черные и блестят, клювы угрожают, они запятнаны. Это вороны. Вороны, которые прилетают, чтобы выклевать глаза у повешенных. Он смотрит на них так же не мигая, как они на него; они торопливо изменяют наклон крыльев и отлетают.

Игла в его глазу. Она его удерживает? Кажется, да. Но тогда он мертв. Живой не может выдержать иглу, проходящую через мозг и череп, воткнувшуюся в дерево сзади. Он ощущает кожей кору, чувствует, как в дереве струится сок, он поднимается от невообразимо далеких корней внизу к ветвям над ним, таким высоким, что ни одному человеку до них не подняться.

Глаз болит, Шеф дергается, руки его по-прежнему свисают, как у мертвеца. Снова вороны – любопытные, жадные, трусливые, умные, ждущие любого признака слабости. Они подлетают к нему, хлопают крыльями, тяжело садятся ему на плечи. Но он знает, что на этот раз ему не нужно бояться их клювов. Они жмутся к нему в поисках уверенности. Идет король.

Перед ним появляется фигура, она приближается с того места на земле, откуда он отводит взгляд. Ужасная фигура, обнаженная, кровь течет вниз, в промежность, выражение нестерпимой боли на лице. За плечами и фигуры какая-то пародия на крылья ворона; грудь запала; какая-то губчатая материя свисает с сосков. В руках человек несет свой позвоночник.

На мгновение они повисают, глядя в глаза друг другу. Существо узнало его, думает повешенный. Оно жалеет его. Но теперь оно ушло за пределы девяти миров, к какой-то далекой судьбе, неведомой никому. Его почерневший рот дергается.

– Помни, – говорит король. – Помни стихи, которым я научил тебя.

* * *

Боль в глазу удвоилась, Шеф громко закричал, забился, его удержали мягкие сильные руки. Он открыл глаз и увидел – не панораму с древа мира, а лицо Хунда. Хунд с иглой. Шеф снова закричал и попытался рукой отбить его руку, сжал с отчаянной силой.

– Спокойней, спокойней, – сказал Хунд. – Все кончено. Никто тебя не тронет. Ты теперь рядовой армии – Карл, из экипажа Бранда, витязя Галланда. Прошлое забыто.

– Но я должен помнить! – воскликнул Шеф.

– Что помнить?

Слезы заполнили глаза, здоровый и пустой.

– Не помню, – прошептал он. – Я забыл, что сказал мне король.

На протяжении многих миль дорога шла по плоской сухой поверхности, южному краю обширной Йоркской долины, которая тянется от болот Хамбера. Но даже по такой дороге Великая Армия продвигалась с трудом: восемь тысяч человек, столько же лошадей, сотни слуг, проституток, рабов на продажу – все должны были пройти этой дорогой. За Армией даже большие каменные дороги, построенные еще римлянами, превращались в грязные тропы, куда лошади погружались по брюхо. А когда Армия проходила по аллеям и окольным дорогам Англии, за ней оставалось только болото.

Бранд поднял свою по-прежнему перевязанную руку, и люди за ним – три экипажа, всего длинная сотня и еще пять человек – натянули поводья. Самые задние, последние воины Великой Армии, немедленно повернулись и стали всматриваться назад, в уже начинавшую тускнеть в вечерних сумерках осеннюю английскую местность.

Двое находившихся впереди внимательно всматривались в то, что лежит перед ними: грязная дорога шириной в четыре размаха рук уходит за поворот, вероятно, еще к одному ручью. Дальше, еще через несколько сотен ярдов, местность снова поднимается, по ней проходит дорога без живых изгородей по сторонам. Но вот перед ней, вдоль ручья, тянется пояс смешанного леса, большие дубы и каштаны качают пожелтевшей листвой на ветру, они подходят к самой дороге.

– Что думаешь, молодой маршал? – спросил Бранд, левой рукой потянув себя за бороду. – Возможно, ты своим одним глазом видишь дальше, чем другие двумя.

– Даже половиной глаза я кое-что могу увидеть, леворукий старик, – ответил Шеф. – Я вижу, что лошадиный помет на краю дороги уже перестал парить. Главная масса армии все дальше от нас. Мы движемся слишком медленно. Людям из Йоркшира вполне достаточно времени, чтобы зайти к нам за спину и оказаться и перед нами.

– И как ты бы поступил в этом случае, молодой оскорбитель Айвара?

– Приказал бы всем сойти с дороги и отойти вправо. Вправо, потому что от нас ожидают, что мы двинемся влево, прикрывая щитами бок, обращенный к деревьям и к возможной засаде. Спуститься к ручью. Когда спустимся, трубить в рога и скакать вперед, словно на приступ ограды. Если там никого нет, мы будем выглядеть глупо. Но если там засада, мы ее раздавим. И если делать это, то делать немедленно.

Бранд раздраженно покачал массивной головой.

– Ты не дурак, молодой человек. Это верное решение. Но такое решение принимает последователь твоего одноглазого покровителя, Отина, Предателя Воинов. Но это не решение карла Великой Армии. Мы здесь для того, чтобы подбирать отставших, следить, чтобы никто не попал в руки англичан. Змееглазый не хочет, чтобы в наш лагерь каждое утро подбрасывали головы. Люди начинают из-за этого волноваться. Им хочется думать, что каждый из них важен, что каждый убитый убит из-за основательной причины и его товарищи рано или поздно будут его разыскивать. Нам придется рискнуть и спускаться прямо по дороге.