Минос - Маркос М. Виллаторо

— Пожалуйста, не говори ничего об этом моему начальству, — попросила она и громко захлопнула дверцу.

У меня на душе остался неприятный осадок. Мне нравилась эта женщина, ее манера держаться и стиль работы. Думаю, что когда-нибудь она станет прекрасным детективом.

К концу дня я прибыла в фирму по прокату автомобилей, расположенную на окраине города, достаточно далеко от главных терминалов аэропорта Мемфиса, где уже давно обосновались более крупные фирмы. К счастью, все удалось сделать быстро. Я показала молодому сотруднику фирмы полицейский жетон и попросила его дать мне список лиц, арендовавших автомобили за период 18–25 сентября прошлого года, то есть за три дня до и три дня после убийства брокеров. Через минуту я получила список имен вместе с номерами кредитных карточек. Мне опять повезло: молодой сотрудник плохо знал правила, согласно которым мог предоставить в мое распоряжение только имена клиентов, не более того. Теперь мне оставалось проверить данные и определить поддельный номер кредитной карточки.

В тот же вечер я поехала домой. Была суббота, и я с удовольствием думала о том, что завтра наконец смогу побыть с Серхио.

Именно в этот момент позвонила мать и с дрожью в голосе сообщила, что ночь мне придется провести в Больнице Вандербильта.

— Это был несчастный случай, — выдавила она сквозь слезы.

Я закричала в трубку, но в ответ услышала только что-то о передозировке, аресте и палате интенсивной терапии. Я помчалась в Нэшвилл на бешеной скорости, нарушая все дорожные правила.

Доктор Клэнси горячо убеждал меня, что это не кома. Но мне было трудно в это поверить, так как мой Серхио неподвижно лежал на койке с какими-то трубочками, пристегнутыми к его тонкой руке и выходящими из ноздрей. Его глаза были закрыты, и он не реагировал ни на мой голос, ни на мои прикосновения.

Клэнси всегда был добр ко мне, еще с тех пор, когда я сама оказалась в его клинике несколько месяцев назад. Мама сказала, что это не его смена, но он все равно приехал в больницу, чтобы убедиться, что с мальчиком все будет нормально.

— Это не кома, — снова повторил он. — Это просто «отключка». Он справится. Конечно, это будет очень трудно, неизбежна ломка, но в конечном итоге все будет в порядке.

— Что вы имеете в виду под словом «ломка»? — спросила я и посмотрела ему в глаза. Что так напугало доктора Клэнси? Моя потекшая тушь или безумный взгляд? — Что такое «отключка»? Что с ним будет?

— Самое страшное для него уже позади. Я рад, что вы не видели всего этого, но он…

— Моя мать все видела.

— Да, я знаю, но сейчас все кончилось. У него уже нет ни тремора, ни конвульсий. Правда, у него еще жар, но нам удалось понизить его до безопасного уровня. И с агрессией, полагаю, тоже будет покончено.

Агрессия. Он произнес это слово как-то очень легко, как человек, который давно привык иметь дело с диагнозами и симптомами.

— Знаете, детектив, метамфетамин чрезвычайно непредсказуем. Разные люди реагируют на него по-разному. К тому же к нам нечасто доставляют детей с передозировкой.

— Значит, это была передозировка? — спросила я дрогнувшим голосом.

— Ну, в общем, да. Обычно мы именно так называем это состояние. Ему только четыре года, и его вес всего тридцать семь фунтов… Его тело впитало в себя такое количество метамфетамина, что просто не выдержало нагрузки. А метамфетамин, как известно, прежде всего поражает нервную систему.

— Что с ним будет? Скажите мне ради всего святого, что будет с моим мальчиком?

Я вскочила со стула, и доктор Клэнси стал деликатно подталкивать меня к двери. В коридоре, где было не так темно, как в палате, я не выдержала и разрыдалась.

Клэнси взял меня за плечи, но я сбросила его руки. Он поднял вверх ладони и попытался успокоить меня:

— Послушайте, Серхио будет в полном порядке. Он не умрет. Думаю, он проснется через несколько часов, может быть, через четыре, в крайнем случае шесть. Разумеется, у него будет глубокая депрессия. Возможно, он будет плакать или смотреть на вас безучастным взглядом. Если честно, я не знаю, как реагируют на последствия передозировки метамфетамина такие маленькие дети, но могу предположить, что очень тяжело. Самое худшее, что может с ним случиться на этом этапе, — это то, что мы обычно называем словом «поправка». В таком состоянии человек может не спать два или три дня, будет раздражительным, испуганным, у него могут проявляться симптомы паранойи. Кроме того, он может потребовать еще какое-то количество метамфетамина. Не знаю, как он сможет выразить свои желания, но его тело, несомненно, будет требовать дальнейшей интоксикации. У взрослых такая ломка обычно сопровождается усилением агрессивности и склонности к насильственным действиям. Что же касается Серхио, то мы, полагаю, просто будем держать его здесь до полного выздоровления.

Эти слова настолько поразили меня, что я неожиданно расплакалась. Я просто рыдала перед доктором Клэнси, ненавидя его за свою слабость. Я знала, что позже буду благодарить его за помощь и поддержку, но сейчас не могла сдержать себя.

Когда доктор Клэнси оставил меня, я вернулась в палату. Одна из женщин из церкви западного Нэшвилла отвела мою мать вниз, чтобы угостить ее чашкой кофе. Это была хорошая идея. В тот момент, когда я ворвалась в Больницу Вандербильта, вид у меня был ужасный. Я была готова обвинить во всем мать, сына, но каким-то чудом сдержалась. И вскоре убедилась, что поступила правильно, так как обвинять ее было практически не в чем. Селия Чакон могла бы сразиться со всем миром, лишь бы защитить своего внука. И она бы разнесла все в той церкви, если бы знала, что лежит в сумочке этой девочки.

Когда она вернулась в палату после чашки кофе, я села напротив нее и посмотрела так, как и должна была смотреть на свою мать примерная дочь. А через некоторое время, когда я услышала всю правду о том, что произошло с Серхио, я сама была готова разнести все вдребезги.

Мать приложила пакетик со льдом к левой стороне лица. «Как там говорят эти гринго? Никогда не верь обложке книги».

Я хотела поправить ее: «Никогда не суди…», но потом подумала, что ее фраза оказалась более точной.

В отличие от меня моя мать была истинной католичкой, исправно соблюдающей все церковные обряды. Из этого следовало, что по воскресеньям я была полностью свободной, так как Серхио всегда ходил с ней в церковь на воскресную службу. И он нисколько не возражал против этого, поскольку там с ним занималась девочка по имени Брэнди. Она помогала взрослым присматривать за детьми во время воскресной службы в церкви, и Серхио очень привязался к ней.

И именно Брэнди оказалась той самой книгой, о которой только что сказала мне мать.

Она училась в старшем классе частной школы, которая располагалась на участке в семьдесят акров на окраине города, и была круглой отличницей. Через год Брэнди должна была закончить школу, и никто не сомневался в том, что ее ожидает блестящее будущее. По всеобщему мнению, именно она должна была произнести прощальную речь, а это право предоставлялось самым талантливым учащимся. Школа считала ее самой одаренной выпускницей, которую с удовольствием ждут в таких прославленных учебных заведениях, как Вандербильт, Стэнфорд или даже Нью-Йоркский университет. Она была лидером в своем классе и издателем традиционного ежегодника. Собиралась поступать на факультет журналистики и в связи с этим просматривала новостные программы Си-эн-эн чаще, чем все ее одноклассники, вместе взятые. Иногда она брала на себя добровольные обязанности воспитательницы Серхио, когда мы с мамой отправлялись в кино или на званый ужин. А когда возвращались домой, то всегда видели включенный телевизор, по которому шли новости. И никому никогда не приходило в голову, что ее неуемная энергия объясняется пристрастием к метамфетамину.