Виновный - Лайза Баллантайн

Она рассмеялась, но ее улыбка тут же погасла.

— Храни Себастьяна Бог, если он невиновен. Три месяца в заключении до суда — такое даже взрослому тяжело пережить.

— Даже если он виновен, это все равно тяжело, — сказал Дэниел и прикончил свою пинту.[24]

— Знаю, и мне невыносимо об этом думать. О системе правосудия в целом у меня высокое мнение. Иначе и быть не может, мы же в ней работаем. Но когда речь заходит о детях — пусть даже таких взрослых и приученных выживать в стае, как Тайрел, — ты думаешь, боже, ведь должен быть другой выход.

— Но он есть. Просто Англия с Уэльсом на шаг отстали от Европы. В большинстве европейских стран дети младше четырнадцати лет даже не попадают в уголовный суд. — Дэниел положил ладони на стол. — Детские правонарушения разбираются судами по семейным делам в порядке гражданского судопроизводства, обычно при закрытых дверях. Конечно, если речь идет о жестоком преступлении, исход зачастую такой же… ну, долговременное заключение в изоляторах для несовершеннолетних, но это часть судебного приказа об опеке, а не… тюремный срок.

— По сравнению с Европой у нас средневековье…

— Знаю, десять лет! Это же смешно. А в Шотландии еще полгода назад было восемь. Я же помню себя и в восемь, и в десять… ты ничего толком не понимаешь, ты такой маленький, еще и не личность вовсе… Как можно в таком возрасте нести уголовную ответственность?

Ирен со вздохом кивнула.

— Ты знаешь возраст уголовной ответственности в Бельгии? — спросил ее Дэниел.

— Четырнадцать?

— Восемнадцать. Восемнадцать! А в Скандинавии?

— Пятнадцать, — ответила Ирен.

— Именно, пятнадцать. А у нас — десять! Но что действительно меня бесит, так это то, что здесь дело не в деньгах и не в ресурсах и ни в чем-то подобном. Прикинь, какой процент твоих подзащитных вышел из неблагополучной среды: наркотики, насилие в семье…

— Не знаю, я бы легко дала восемьдесят процентов.

— Я тоже, — кивнул Дэниел. — У абсолютного большинства подсудимых было по-настоящему трудное детство… Знаешь, во сколько государству обходится содержание одного ребенка с травмированной психикой в органах опеки и попечительства до его совершеннолетия?

Ирен сузила глаза и пожала плечами.

— Больше полумиллиона фунтов стерлингов, — сообщил Дэниел. — Год индивидуальной психотерапии стоил бы как минимум в десять раз меньше. Заключение не только устарело, оно еще и безумно дорого стоит. Достаточно простой арифметики, чтобы всех в этом убедить.

— И кто тут у нас читает проповеди? Думаю, что доберусь до «Вечерних новостей» раньше тебя. — Ирен посмотрела на него с теплотой и сделала глоток пива. — Тебе нравится быть защитником, да? У тебя это получается так естественно.

— Да, мне нравится быть по эту сторону. — Дэниел оперся на поставленные на стол локти. — Даже если мой подзащитный внушает мне отвращение, я заставляю себя увидеть все его глазами. Всегда должна быть презумпция невиновности. В этом и заключается справедливость…

— Знаю, из-за нее-то мы и играем в эти игры — из-за справедливости. Жаль, что она не всегда побеждает.

На несколько секунд прервав разговор, они посмотрели на поток машин и толпы людей, спешащих домой после рабочего дня.

— Пресса на уши встанет, имей в виду, — предупредила Ирен. — Будет намного хуже, чем тогда с Тайрелом. Ты готов к этому?

Дэниел кивнул.

— К тебе уже приставали газетчики? — спросила она.

— Нет, а к тебе?

Ирен пожала плечами и махнула рукой, словно уже да, приставали, но ей не хотелось об этом говорить.

— Я о нем беспокоюсь, — призналась она. — Когда ребенка поливают грязью в газетах, анонимно или нет… разве это справедливо? Его даже еще не судят.

— Ты это используешь?

— Да, — вздохнула Ирен, — мы сможем просить об отсрочке на основании того, что на присяжных повлияла преждевременная огласка обстоятельств дела, но мы оба знаем, что это бессмысленно. Пресса всегда предвзята, и этого не изменишь. И бог знает, какую пользу нам принесет эта отсрочка, если ребенок и так сидит в тюрьме…

Она посмотрела вдаль, представляя прения в суде. Взгляд у нее был прохладно-синий.

— Ты, наверное, одна из самых молодых королевских адвокатов, — сказал Дэниел.

— Не глупи. Баронессе Шотландской[25]было тридцать пять.

— А тебе в этом году будет сорок?

— Нет, тридцать девять, жулик!

Дэниел вспыхнул и отвел взгляд в сторону. Она прищурилась.

— Ирен, — обратился он к бегущим мимо машинам. — Ирен. Для тебя это имя слишком старомодно.

— Так меня назвал отец. — Она опустила подбородок. — В честь Ирины Римской,[26]не поверишь.

— Поверю.

— Почти вся семья зовет меня Рин. И только на работе — Ирен.

— И кто же я тогда, парень с работы? — подмигнув, спросил Дэниел.

Она развеселилась и допила свой бокал.

— Нет. — Ее глаза застенчиво блеснули, — ты очаровательный адвокат с северным акцентом.

Ему показалось, что она покраснела, но это могло быть и из-за пива.

— Как поживает твой джорди?

— Р-распрекрасненько, — дурачась, выдавила она.

Он посмеялся над тем, как ее лондонский выговор сражался с согласными. Это было больше похоже на скауз.[27]

— Я рад, что ты взялась за это дело, — тихо сказал он, на этот раз без улыбки.

— Я тоже.

— Ах, ну разве перед тобой устоишь! Хорошо, я возьму дюжину, — сказала Джен Уилкс.

Отсчитывая ей сдачу, Дэниел чувствовал на себе улыбку Минни. Пару недель назад миссис Уилкс сделала ему выговор за то, что он сквернословил в ее кондитерской. А сейчас она была всем довольна, взяла яйца и вышла. Дэниел принялся считать выручку в банке из-под мороженого. Тридцать три фунта пятьдесят пенсов.

Минни снова ему улыбнулась, и это было для него как очищение. Он до сих пор заглаживал свою вину.

— Ты просто создан для моей палатки, — сказала Минни. — Умеешь уболтать покупателя. Всего три часа, как мы здесь, и уже такая выручка. Вот что, если мы к концу дня будем в прибыли, ты получишь комиссионные.