Зона заражения - Александр Афанасьев

Но амир все же сел в машину.

Богатые люди Намангана жили не в самом Намангане, а в Папском районе, где какие-то порядки старого мира сохранились до сих пор. Там не было лагерей беженцев, не было ада самопальных базаров, не было смога нищенских печек и даже рабы, которые работали там, выглядели здоровыми и даже довольными. В этом районе, оазисе посреди моря отчаяния и нищеты, словно миражи на горизонте, стояли дворцы, и чистая зелень травы ласкала взгляд…

Путь в Папский район преграждала стена, наваленная из дробленых валунов и укрепленная сеткой-рабицей, ворота походили одновременно на Бранденбургские и ворота на КПП на пакистано-афганской границе – на первом национальном шоссе Пешавар – Джелалабад – Кабул. Они были массивными, под ними могли проехать сразу две фуры, они закрывались толстыми металлическими воротинами и перед ними стояли два танка типа «Т-72». Еще два танка стояли по другую сторону ворот, и те и другие, видимо, были на ходу. Хозяева Папского района заботились о своей безопасности.

«Мерседес» остановился лишь на мгновение, провожатый амира Ильяса лишь опустил стекло и показал свое лицо – моджахед, стоящий на воротах, замахал рукой – проезжай, свои. Даже моджахеды здесь были немного другими – они козыряли противосолнечными очками, одинаковыми, ухоженными автоматами и приличной формой, не из хлопчатобумажной ткани, а из верблюжьей шерсти. Такую форму носили афганские коммандос, и даже советские шурави, воевавшие на земле Афганистана в незапамятные времена, признавали эту форму лучшей. И еще у этих моджахедов были настоящие ботинки, они ходили не босиком, не в кожаных шлепанцах или шлепанцах с подошвой, вырезанной из старых покрышек, а в настоящей обуви, в такой, как раньше ходили солдаты НАТО. Очевидно, что отцы бывшей Папской области хотели, чтобы все, кто был рядом с ними, были хоть чуточку, но счастливы…

«Мерседес» снова набрал скорость, китайский пикап с пулеметом остался у ворот, очевидно, что здесь вооруженное сопровождение не требовалось. Под шинами шуршал гравий, но слышно не было, потому что «Мерседес» остается «Мерседесом» даже после сорока лет службы. Алый ковер маковых цветов расстилался по обе стороны дороги, и рабы с лопатами работали на расчистке оросительных каналов, позволяющих маку цвести и наливаться шальной, горькой силой, лишающей силы тело и дурманящий разум. Рабов никто не охранял, по крайней мере не было видно ни собак, ни охраны. Редкие заплатки зеленой травы отделяли одну маковую плантацию от другой, отростки дороги вели к каменным стенам и зеленым изгородям, из-за которых выпирали синие, как небо, с золотыми прожилками купола дворцов. Машин почти не было видно, мимо на лошадях промчались несколько мальчишек, азартно нахлестывающих своих скакунов и что-то кричащих. Это казалось миражом, сном… чем-то вроде рая на земле, и трудно было поверить, что всего в нескольких десятках километров отсюда гнойным нарывом на теле оскверненной земли зрел забытый Аллахом Наманган, где сотни тысяч людей сражались за то, чтобы увидеть следующий день под непреклонным, жалящим, бьющим наотмашь солнцем.

«Мерседес» свернул на одну, только ему известную дорогу и покатил навстречу крепостной стене, возвышающейся на горизонте. Никаких указателей на дороге не было, но посторонних людей здесь просто не могло быть.

Вооруженные до зубов боевики открыли двери, и «Мерседес» проехал внутрь, почти сразу свернул направо и остановился. Сопровождающий выскочил из машины и с поклоном открыл амиру Ильясу дверь.

Амир Ильяс вышел. К нему тут же приблизился бородач лет тридцати, с наголо бритой головой, коротко постриженной бородой и в европейского кроя костюме светло-бежевого цвета. На поясе у него была кобура с каким-то небольшим по размеру пистолетом-пулеметом, он почтительно поклонился.

– Амир Ислам, да продлит Аллах его годы, приветствует вас в его доме как гостя. Он приказал накрыть достархан, ждут только вас…

С этими словами охранник почтительно показал рукой в сторону дома, и амир Ильяс пошел по обсыпанной песком дорожке к дому, высившемуся впереди бастионом могущества…

Здесь были павлины…

На Востоке это было очень важно, потому что павлинов имел право завести себе не каждый. Павлин издревле был символом принадлежности не к купечеству, пусть даже и разбогатевшему сверх всякого предела, а к власти. На Востоке власть всегда была важнее денег, и даже тот, кто купался в золоте, мог в один момент лишиться всего и сложить голову на плахе. Впрочем, и принадлежность к власти вряд ли гарантировала жизнь, – просто обвинения в данном случае были другие.

И вряд ли даже ядерная катастрофа могла изменить порядки и нравы, существовавшие здесь веками. Так что павлины в саду намекали очень конкретно…

Они обошли дом справа по дорожке и углубились в сад, где неизвестно как выживающие в такой жаре голубые ели соседствовали с шикарными, цвета артериальной крови кустами роз. По обе стороны от дорожки стояли вооруженные автоматами люди, впереди была полукруглая, открытая с одной стороны беседка. В беседке размером больше, чем иной небогатый дом в Намангане, на толстом, стеганом одеяле курпа, на котором и принято вкушать в этих краях, уже стояли блюда. Одеяло было выложено на европейский манер на стол, правда, довольно низкий, всего сантиметров сорок, а вокруг на еще более толстых одеялах-подушках сидели люди. Среди них и был амир Ислам, молодой, богатый, с красивым лицом…

– Ас саламу алейкум, дорогой… – сказал он, приподнимаясь из-за стола в знак вежливости. – Садись с нами, вкуси нашей скромной пищи, посланной Аллахом рабам его.

В его голосе нельзя было уловить и тени издевки. Он и в самом деле верил, что Аллах послал ему и его людям этот богатый стол, и в то же время обделил даже чашкой риса голодающих детей Намангана.

Каждый верит в то, во что хочет верить…

Амир Ислам не был полевым командиром во время Великого джихада на севере. Амирами были трое его старших братьев, все трое сражались с русистами, как львы, и все трое стали шахидами на пути Аллаха. Ислам в это время находился в Мекке, именно потому остался жив – персы, даже озверев, не посмели ударить ядерным зарядом по Мекке, общей и для шиитской, и для суннитской ветвей ислама святыне.

И так получилось, что амир Ислам вернулся сюда, когда джихад уже закончился, чтобы, согласно традиции, стать главой семьи после гибели своих братьев. Его приняли с уважением, как младшего брата троих старших, славно сражавшихся и ставших шахидами. Его признали амиром, и те из бойцов джамаатов его братьев, что уцелели, пошли за ним и встали в его ряды. Амир Ислам не проявлял усердия в джихаде, зато он первый привез и начал высаживать здесь не обычный, а какой-то культивированный мак с юга Афганистана, с Кандагара, в млечном соке которого было намного больше наркотических веществ, чем в обычном маке. Это дало ему возможность разбогатеть и привлечь в свои ряды много муджахеддинов, потому что было чем платить. К тому же титул «хаджи», полагающийся всякому, кто был в Мекке, и здравость размышлений постепенно вывели амира Ислама на первое место в неофициальной иерархии амиров велайята, а возможно, и всего имарата.