Дракула - Брэм Стокер

19 сентября.

Прошлую ночь она спала очень неспокойно, как-то все боялась заснуть, и когда проснулась, то чувствовала себя немного слабее. Профессор и я по очереди сторожили ее и не оставляли ни на минуту. Квинси Моррис ничего не говорил о своих намерениях, но я знал, что он всю ночь бродил вокруг дома и сторожил. На следующий день, при дневном свете, мы увидели, насколько ослабела наша бедная Люси. Она с трудом шевелила головою, и то ничтожное количество пищи, которое она в состоянии была принять, нисколько не помогло ей.

Временами она дрожала, и оба мы, Ван Хелзинк и я, заметили, какая большая разница наблюдалась в ней, когда она спала, в сравнении с ее состоянием после сна. Во сне она выглядела сильнее, хотя бледнее, и дыхание было ровнее; открытый рот обнажал бледные бескровные десны, причем зубы казались как-то длиннее и острее, чем обыкновенно; когда же она бодрствовала, то мягкий взгляд ее глаз менял выражение лица — она снова становилась похожей на себя, хотя очень изменилась от истощения, и казалось, что сейчас умрет. Вечером она спросила об Артуре, и мы вызвали его телеграммой. Квинси поехал на вокзал встречать его.

Артур приехал около шести часов вечера; когда он увидел ее, то его охватило чувство умиления, и никто из нас не мог произнести ни слова. В течение дня припадки сонливости стали учащаться, так что возможности разговаривать с ней почти не было. Все-таки присутствие Артура подействовало на нее возбуждающе: она немного посмеялась и разговаривала с ним веселее, чем с нами до его приезда. Он сам тоже немного ободрился. Теперь около часа ночи, он и Ван Хелзинк все еще сидят около нее. Через четверть часа я должен их сменить. Я сейчас записываю все это на фонограф Люси. До шести часов они смогут отдохнуть. Я боюсь, что завтра — конец нашим заботам, так как потрясение было слишком сильно — бедное дитя не может выдержать. Да поможет всем нам Бог!

Письмо Мины Харкер Люси Вестенр

(Не распечатанное ею)

7 сентября.

Моя дорогая Люси!

Кажется, целый век я ничего не слышала о тебе или, вернее, ничего тебе не писала. Я знаю, что ты простишь мне мой грех, когда прочтешь весь мой запас новостей. Мой муж благополучно вернулся; когда мы приехали в Эксетер, нас уже ждала коляска; в ней сидел мистер Хаукинс, приехавший нас встречать, несмотря на то, что снова сильно страдает подагрой. Он повез нас к себе, где нам были приготовлены удобные и уютные комнаты, и мы все вместе пообедали. После обеда мистер Хаукинс сказал:

— Мои дорогие, пью за ваше здоровье и благополучие и желаю вам обоим бесконечного счастья. У меня никого нет на свете, и я решил все оставить вам.

Дорогая Люси, я плакала, когда Джонатан и этот старик пожимали друг другу руки. Это был очень, очень счастливый вечер для нас.

Итак, мы теперь обосновались в этом чудесном старом доме. Я страшно занята устройством квартиры и хозяйством. Джонатан и мистер Хаукинс заняты целыми днями, так как взяв Джонатана в компаньоны, м-р Хаукинс хочет посвятить его во все дела своих клиентов.

Как поживает твоя милая матушка? Хотелось бы мне приехать к вам в город и увидеть вас, дорогие мои, но я не смею, так как у меня слишком много дел; а за Джонатаном нужно очень и очень ухаживать. Он уже начинает полнеть, но все же страшно ослабел после своей долгой болезни.

Теперь я рассказала тебе все свои новости, послушаю твои. Когда твоя свадьба? Где и кто будет вас венчать, и что ты наденешь, и будет ли это торжественная или скромная свадьба? Расскажи мне обо всем, дорогая, так как нет ничего, что не интересовало бы меня и не было бы мне дорого.

Джонатан шлет тебе привет. Прощай, моя дорогая, да благословит тебя Бог.

Твоя Мина Харкер.

Отчет Патрика Хеннеси Д. М.,

M.R.C.S.L.K.Q.C.P.I., и т. д.,

Джону Сьюарду, Д. М.

20 сентября.

Дорогой сэр, согласно вашему желанию прилагаю при сем отчет о всех делах, порученных мне… Что касается пациента Рэнфилда, то о нем есть много новостей. С ним был новый припадок, который мог очень плохо кончиться, но который, к счастью, не имел никаких последствий. Вчера после обеда двухколесная повозка подвезла к пустому дому, который граничит с нашим, двух господ; к тому самому дому, куда, помните, дважды убегал пациент. Эти господа остановились у наших ворот, чтобы спросить, как им туда пройти; они, очевидно, иностранцы. Я стоял у окна кабинета и курил после обеда и видел, как один из них приближался к дому. Когда он проходил мимо окна Рэнфилда, пациент начал бранить его и называть всеми скверными словами, какие знал. Господин же, казавшийся очень порядочным человеком, ограничился тем, что ответил ему: «перестань, ты, грубый нищий». Затем наш пациент начал обвинять его в том, что он его обкрадывает, что хотел его убить, и сказал ему, что он ему помешает, если только тот снова вздумает сделать это. Я открыл окно и сделал господину знак, чтобы он не обращал внимания на слова больного — он ограничился тем, что огляделся вокруг, как будто желая понять, куда он попал, и сказал: «Боже меня сохрани обращать внимание на то, что мне кричат из несчастного сумасшедшего дома. Мне очень жаль вас и управляющего, которым приходится жить в одном доме с таким диким животным, как этот субъект». Затем он очень любезно спросил меня, как ему пройти в пустой дом, и я показал калитку; он ушел, а вслед ему сыпались угрозы, проклятия и ругань Рэнфилда. Я пошел к нему, чтобы узнать причину его злости, так как он всегда вел себя прилично и ничего подобного с ним не случалось, когда он не был в припадке буйства. К моему великому удивлению я застал его совершенно успокоившимся и даже веселым. Я старался навести его на разговор об этом инциденте, но он кротко начал расспрашивать меня, что я этим хотел сказать, и заставил меня поверить тому, что он тут совершенно ни при чем. И все-таки, как ни печально, это оказалось ничто иное, как хитрость, так как не прошло и получаса, как я снова услышал о нем. На этот раз он снова разбил окно в своей комнате и, выскочив из него, мчался по дорожке. Я крикнул сторожу, чтобы он последовал за мною, а сам побежал за Рэнфилдом, так как боялся какого-нибудь несчастья. Мои опасения оправдались: около повозки с большими деревянными ящиками, которая уже проезжала раньше, стояли несколько человек с багровыми лицами и утирали вспотевшие от тяжелой работы лбы; раньше чем я успел подойти, наш пациент бросился к ним, столкнул одного из них с повозки и начал колотить его головой об землю. Если бы я не схватил его вовремя, то Рэнфилд убил бы его на месте. Его товарищ схватил тяжелый кнут и стал бить Рэнфилда рукояткой кнута по голове. Это были ужасные удары, но Рэнфилд, казалось, не почувствовал их — бросился на него и боролся с нами троими, раскидывая нас во все стороны, как котят. Вы знаете, что я довольно грузен, и те два тоже дюжие молодцы. Сначала он вел себя довольно спокойно в драке, но как только понял, что мы его осилили и что сторожа надевают на него смирительную рубашку, начал кричать: «Я хочу их уничтожить! Они не смеют меня грабить! Они не смеют убивать меня постепенно! Я сражаюсь за своего лорда и хозяина!» и всякие бессвязные фразы. Порядочного труда стоило нам вернуть его домой и водворить в обитую войлоком комнату. Один из сторожей, Харди, сломал себе при этом палец, но я сделал ему перевязку, и он уже поправляется.