Чудо на Гудзоне - Джеффри Заслоу

В последние годы я часто приезжаю с работы усталым. Я отсутствую дома по нескольку дней. За эти дни я могу налетать до 12 000 миль (19 312,13 км). Я терплю всевозможные задержки из-за непогоды или по иным причинам. Я мечтаю только о том, чтобы добраться до постели. Многие жены спрашивают мужей по вечерам: «Как прошел твой день на службе?» Их мужья рассказывают о крупных продажах или об успешно закрытых сделках. У меня тоже случаются свои хорошие дни на службе.

Однажды вечером я приехал домой и застал Лорри в кухне. Она спросила, как у меня прошел день. Я начал ей рассказывать.

Я пилотировал Airbus A321 из Шарлотта в Сан-Франциско. Это был один из тех вечеров, когда воздушное движение оказалось не особенно напряженным. Диспетчерам не приходилось накладывать жесткие ограничения на высоту или скорость. Я мог сам решать, как мне пройти последние 110 миль (177 км) и как провести снижение с высоты в 38 000 футов (11 582,4 м) к ВПП в Сан-Франциско.

Это был невероятно ясный, чудесный вечер, воздух был тих, и я видел аэропорт с расстояния в 60 миль (96,56 км). Я начал снижение на нужной дистанции, чтобы двигатели работали близко к режиму малого газа почти весь путь до посадки. Начав снижение в нужном месте, я мог избежать необходимости использования воздушного тормоза, щитки которого при выпуске издают грохот, слышный в салоне. Чтобы сделать это правильно, мне нужно было идеально управлять энергией самолета.

– Это было ровное непрерывное снижение, – рассказывал я Лорри, – одна плавная, медленно изгибающаяся дуга с постепенным снижением скорости. Колеса коснулись ВПП достаточно мягко, чтобы интерцепторы не выпустились сразу, потому что они «не поняли», что колеса уже на земле.

Лорри растрогал мой энтузиазм. Она заметила, что я рассказываю эту историю по-настоящему эмоционально.

– Я рада за тебя, – промолвила она.

– И знаешь, что? – продолжал я. – Догадываюсь, что этого не заметил вообще никто в самолете. Может быть, кто-то и почувствовал, что полет прошел гладко, но я уверен, что никто не придал этому особого значения. Я делал это для себя.

Лорри любит говорить, что я влюблен в «искусство пилотирования самолета». И она в этом права.

Наша отрасль изменилась, наша работа изменилась, и я сам тоже изменился. Но я до сих пор помню ту любовь, которую надеялся однажды ощутить, надеялся, когда мне было пять лет. И в тот вечер я ее ощущал.

Вмарте 1964 года, когда мне было тринадцать лет, я увидел в теленовостях сюжет, который потом никак не выходил у меня из головы.

Мы с сестрой и родителями сидели в гостиной, ужиная с подносов, поставленных на колени, и смотрели наш черно-белый телевизор «Эмерсон», громадный ящик, заключенный в шкаф из беленого дерева. Как обычно, родители крутили кремового цвета пластиковую ручку переключателя каналов, пока не добрались до программы NBC «Хантли и Бринкли ведут репортаж». Дэвид Бринкли вещал из Вашингтона, а Чет Хантли – из Нью-Йорка, где только что разнеслась новость о 28-летней женщине по имени Китти Дженовезе.

Она жила в Квинсе. Ее до смерти забили ножом прямо у дверей ее квартиры. Соседи слышали крики, когда на женщину напал незнакомец, изнасиловавший ее. Судя по всему, они ничего не сделали, чтобы спасти ее.

Согласно новостным репортажам, крики о помощи слышали тридцать восемь человек – и не вызвали полицию, потому что «не хотели впутываться в это дело». Социологи впоследствии окрестили их бездействие «эффектом постороннего». Люди с меньшей вероятностью оказывают помощь в чрезвычайной ситуации, когда предполагают или надеются, что другие посторонние решатся на вмешательство.

Первые новостные репортажи об этом случае на поверку оказались преувеличением. Некоторые соседи ничего не предприняли, поскольку думали, что слышат звуки ссоры любовников. Другие не вполне поняли, что именно они слышали: в ту холодную ночь окна в квартирах были закрыты. Один человек в конце концов все же позвонил в полицию.

Но тогда, в 1964 году, единственное, что было мне известно, это то, что я услышал в репортаже Хантли и Бринкли, и эта новость глубоко шокировала и меня, и мою семью.

Я поймал себя на том, что много думаю о Китти и ее соседях в Нью-Йорке. Случившееся там казалось мне крайне чуждым. Я не мог себе представить, чтобы подобное произошло в Северном Техасе. Там, где я жил, у людей присутствовало сильное чувство общности, и в то же время они понимали, что им нередко придется справляться со своими проблемами и чрезвычайными ситуациями без посторонней помощи. Без этих одновременных чувств товарищества и самодостаточности невозможно было жить в малонаселенной сельской местности.

С какой бы опасностью или трудностью ты ни столкнулся в наших краях, невозможно было просто набрать телефон службы спасения. Ближайший полицейский участок или пожарная станция, как правило, находились слишком далеко. Так что по крайней мере поначалу приходилось справляться самому или поскорее обращаться за помощью к ближайшему соседу, чей дом мог находиться в миле от твоего. В силу необходимости мы должны были быть самодостаточными. Но мы также знали, что, если нам понадобится помощь, мы можем обратиться к соседям, и они нас не подведут.

Меня печалили мысли об этих людях в Нью-Йорке: они были совсем рядом с женщиной, которую убивали, и решили не помогать ей. Полицейский участок находился всего в паре кварталов, и дозвониться туда было нетрудно. Я не мог взять в толк, какими должны быть человеческие ценности, которые позволили такому случиться. В детстве я никогда не бывал в Нью-Йорке – я вообще впервые побывал там только после своего 30-летия, – и меня тревожила мысль о том, что это может случиться в большом городе. Я разговаривал с родителями о том, как отличается жизнь в Нью-Йорке от того, во что верили и как жили у нас, в Северном Техасе.

Тогда же, в тринадцать лет, я поклялся себе, что, если когда-нибудь окажусь в ситуации, в которой кому-то вроде Китти Дженовезе понадобится моя помощь, я предпочту действовать. Я сделаю все, что будет в моих силах. Никто, подвергающийся опасности, не будет мною брошен. Как говорят военные моряки, «не в мою вахту».

Разумеется, теперь я знаю, что очень многим ньюйоркцам свойственны такое же сердечное стремление помогать другим и такое же чувство эмпатии, как и людям в любой другой части нашей страны. Все мы были тому свидетелями 11 сентября 2001 года. И я снова видел это собственными глазами, когда борт 1549 приводнился в Гудзон, и было такое ощущение, будто весь город снялся с места, чтобы помогать нашим пассажирам и экипажу.

Но в то время, когда мне было тринадцать лет и в новостных репортажах говорили о Китти Дженовезе, я ощущал эту реальную решимость. Нет, никаких письменных клятв я не составлял. Это было скорее обязательство, данное самому себе, – обязательство жить определенным образом.

Мне нравится думать, что я его исполняю.

Я пришел к убеждению, что каждая встреча с другим человеком – это новая возможность либо для добра, либо для зла. И поэтому я старался сделать свои взаимодействия с людьми настолько позитивными и уважительными, насколько это было в моих силах. Я старался помогать другим в мелочах. И пытался привить своим дочерям представление о том, что у всех нас есть долг – ценить жизнь, потому что она так быстротечна и драгоценна.