Белые зубы - Зэди Смит

Самад встал.

— Дело не в одних только помыслах, Шива. В смятении все мое тело, я утратил над ним контроль. Никогда еще я не подвергался таким физическим унижениям. Вот, к примеру: я постоянно…

— Да. — Шива указал на его ширинку. — Мы и это заметили. Может, тебе перед работой проделывать простое упражненьице?

— Да я итак… я… и без толку. К тому же Аллах это запрещает.

— Самад, давай без религиозного фанатизма. Тебе не идет. — Шива смахнул луковые слезы. — Все эти угрызения вредят здоровью.

— Дело не в угрызениях, а в страхе. Шива, мне пятьдесят семь. В этом возрасте начинаешь… думать о вере, боишься упустить время. Меня испортила Англия, теперь я это понимаю… моих детей, жену тоже испортила. Я иногда думаю: может, и друзей я выбрал неправильно? Наверное, я был легкомысленным. Ставил ум превыше веры. А теперь возникло последнее искушение. Как возмездие, понимаешь? Шива, ты разбираешься в женщинах. Помоги мне. Ведь это чувство невозможно! Я знаю о существовании этой женщины от силы несколько месяцев и разговаривал с ней всего один раз.

— Сам сказал: тебе пятьдесят семь. Кризис среднего возраста.

— Среднего возраста? Чушь какая, — раздраженно перебил его Самад. — Черт побери, Шива, я не собираюсь жить сто четырнадцать лет.

— Это такое выражение. Во всех журналах написано. Когда мужчина подходит к определенному моменту жизни, он чувствует, что уже перевалил через холм… а мужчине столько лет, сколько его милашке, если ты понимаешь, о чем я.

— Я на нравственном распутье, а ты говоришь всякую ерунду.

— Тебе полезно кое-что уяснить, приятель, — втолковывал ему Шива медленно и терпеливо. — Целиком весь набор: женский организм, прыщи, рак яичек, менопауза — и кризис среднего возраста. Современный мужчина должен знать это, как свои пять пальцев.

— Но я не желаю это знать! — воскликнул Самад, снова вскакивая и принимаясь расхаживать по кухне. — В том-то и дело! Не хочу быть современным! Я хочу жить, как должен был жить всегда. Вернуться на Восток!

— Да, да… все хотят, конечно, — забормотал Шива, помешивая на сковороде перец с луком. — Меня увезли в три года. И что б я когда чего понимал в этой стране! Но деньги из воздуха не берутся. А кому охота жить в хибаре с четырнадцатью другими слугами? Кто знает, кем окажется Шива Бхагвати, вернувшись в Калькутту? Принцем или нищим? — На лице Шивы проступила прежняя красота. — И кто сможет вытравить из них Запад, если он живет в них?

Самад мерил кухню шагами.

— Мне не следовало приезжать в Англию — отсюда все беды. Не следовало рожать сыновей здесь, так далеко от Аллаха. Уиллзден-грин! Визитные карточки в витринах кондитерских, Джуди Блум[46]в школе, презервативы на тротуаре, праздник урожая, педагог-искусительница! — Самад выкрикивал все, что приходило на ум. — Шива… скажу тебе по секрету: мой драгоценный друг, Арчибальд Джонс, — неверующий! Какой пример я подаю своим детям?

— Икбал, сядь. Успокойся. Слушай: ты просто хочешь некую женщину. Люди хотят друг друга. Везде — от Дели до Депфорта. И это не конец света.

— Хотелось бы верить.

— Когда ты ее в следующий раз увидишь?

— В первую среду сентября… на заседании школьного комитета.

— Ясно. Она хинди? Мусульманка? Не из сикхов же она, верно?

— Гораздо хуже, — сказал Самад дрогнувшим голосом. — Она англичанка. Белая.

Шива покачал головой.

— У меня было много белокожих пташек. Много. Иногда получалось, иногда нет. Две прелестные американочки. Парижанка, редкостный экземпляр, влюбился в нее по уши. Было даже дело — год прожил с румынкой. Но с англичанками никогда не получалось. Ни разу.

— Почему? — Самад закусил ноготь и ждал страшного ответа, эдакого приговора с небес. — Почему не получалось, Шива Бхагвати?

— Между нами история, — загадочно ответил Шива, сервируя цыпленка бхуна. — Сложная и кровавая.

* * *

Первая среда сентября 1984 года, восемь тридцать утра. Самад, витающий мыслями где-то далеко, услышал, как открылась и захлопнулась — в далекой-далекой реальности — дверца его «Остин Мини Метро» с пассажирской стороны, повернул голову влево и увидел забирающегося на соседнее сиденье Миллата. Точнее, на Миллата это существо было похоже только ниже головы, на месте которой красовался «Томитроник» — игровой компьютер в виде больших бинокуляров. Внутри, как было известно Самаду, — красная машинка (в ней якобы ехал его сын) состязалась с зеленой и желтой машинками в трехмерном неоновом пространстве.

Миллат опустился в коричневое пластмассовое кресло.

— Ой! Какое холодное! Сиденье холодное! Зад отмерзнет!

— Миллат, а где Маджид и Айри?

— Идут.

— Как поезд идут или ползут, как улитки?

— Ой-ей! — взвизгнул Миллат, чья машина из-за затора на трассе чуть было не отправилась в небытие.

— Миллат, сними это, пожалуйста.

— Не могу. Нужно набрать один, ноль, два, семь, три очка.

— Пора бы уж научиться понимать цифры, Миллат. Скажи: десять тысяч двести семьдесят три.

— Деять тыях дьехи семьят тхи.

— Миллат, сними.

— Не могу. Иначе я умру. Ты же не хочешь, чтобы я умер, Абба?

Самад не слушал. В школу надо успеть до девяти — только тогда в этой поездке будет хоть какой-то смысл. В девять она зайдет в класс. В девять ноль две ее длинные пальцы станут листать журнал, в девять ноль три ноготки с серповидными лунками будут постукивать по письменному столу — уже вне досягаемости.

— Да где они? Они что, в школу хотят опоздать?

— Угу.

— Они всегда так задерживаются? — спросил Самад, для которого это было нечастое предприятие, обычно детей в школу отвозили Алсана или Клара. Чтобы одним глазком взглянуть на Берт-Джонс (хотя до их заседания оставалось всего семь часов пятьдесят семь минут, семь часов пятьдесят шесть минут, семь часов…), он взвалил на себя самую противную из родительских обязанностей. Ему пришлось выдержать нелегкий спор с Алсаной, дабы убедить жену в том, что в его внезапном желании принять полноценное участие в доставке их с Арчи отпрысков в учебное заведение нет ничего необычного.

— Но, Самад, ты приходишь с работы не раньше трех утра. Что-то ты мудришь…

— Я хочу видеть своих мальчиков! Видеть Айри! Каждое утро они взрослеют — а я этого не вижу! Миллат вырос на пять сантиметров.

— Но не в восемь же тридцать утра. Забавно, что он все время растет, хвала Аллаху! Просто чудеса какие-то. Интересно, с чего вдруг все это, а? — Она ткнула пальцем в его отвисающий животик. — Что за штучки-дрючки? Я по запаху чую, как протухший козлиный язык.