Френдзона для бэдбоя - Яна Лари

— Сначала — свадьба, потом — папа.

Пф-ф… Что-то я не удивлён.

Посидев ещё немного в кафе, с неохотой отвожу ребёнка домой. Кнопка без умолку рассказывает всякие забавные истории из садика и выглядит жутко довольной прогулкой. А я доволен просто от одной мысли, что ей со мной интересно.

У двери Ахметовой не сговариваясь замолкаем. Мне неохота отпускать крошечную ладонь. Всячески тяну время в стремлении продлить этот щемящий момент, но время действительно позднее. Напоследок позволяю себе помечтать, как читаю ей сказку, правда, добраться дальше присказки не успеваю, потому что Ксюша прекращает жевать губу и выдаёт, с неожиданно робкими интонациями:

— А ты никуда не пропадёшь?

— Куда ж я могу деться?

Малышка застенчиво шаркает ножкой, пряча руки за спиной.

— Папы иногда пропадают. Мама говорит, что так бывает, когда любовь проходит.

До сегодняшнего дня не считал себя впечатлительным, но сейчас у меня натурально испарина на лбу выступает.

— А ты что думаешь?

— Что он дурак. Мама такая красивая, а он всё равно ушёл. Поэтому она часто грустит, — Вздыхает Кнопка, хмуря брови. — Не сердись на неё. Хорошо?

— Почему я должен на неё сердиться?

— Мама всегда злится, когда ей страшно.

Опускаюсь на корточки, чтобы наши с Ксюшей глаза были на одном уровне и прижимаю детскую ладонь к губам.

— Я никуда не уйду.

Я круглый дурак, да.

Звоню в дверь.

— Вы долго. — Мари открывает нам в лёгком халате и с влажными, только начавшими подсыхать волосами. Я невольно засматриваюсь, чем нарываюсь на укоризненную усмешку. — Ксения, зайчик, иди умойся, тебе давно пора в кровать.

— Ну, мам, завтра же суббота. Мне в садик не надо, — находится Кнопка, маленьким ураганчиком прошмыгивая в квартиру мимо Мари в сторону ванной. Помедлив, я захожу следом за ней.

— Мартышев, а ты куда навострился?

— Мы принесли эклеры. — Показываю коробку с фирменным логотипом кафе. — Чаем угостишь?

Этот румянец на растерянном лице дорогого стоит!

Внезапно накатывает нестерпимое желание её поцеловать… но не решаюсь. Слишком много событий за сегодняшний день, как пить дать, огребу.

— Сладкое на ночь вредно, — поднимает она бровь, намекая на тщетность моих надежд.

— Мне можно без сахара. И без десерта, — добавляю, направляясь вперёд.

Ахметова мои слова никак не комментирует, молча проходит за мной на кухню, заливает в чайник воду, ставит на огонь и остаётся стоять у плиты, словно не желая смотреть в мою сторону.

Жду, когда она накинется с обвинениями, но Мари продолжает гипнотизировать горящую конфорку.

— Я готов обсудить своё поведение. Но, прежде чем ты начнёшь орать, мне нужны контакты твоего брата, — заговариваю, останавливаясь за спиной Мари. Её плечи тут же напрягаются, а пальцы с силой сжимают вафельное полотенце.

— Зачем? — следует отрывистый вопрос.

— Для начала выяснить, во сколько обойдётся ремонт.

— Это меньшая из твоих проблем, — в её голосе звучит колючая усмешка. — Сегодня мне удалось отправить его домой. Но насколько я знаю Амиля, он сам тебя найдёт, очень скоро, так что…

Я не отказываю себе в удовольствии закатить глаза.

На реакцию этого Амиля мне абсолютно фиолетово. Пусть хоть в рупор выкрикивает угрозы, но мои отношения с Ахметовой касаются только нас двоих. Сегодня я откровенно и бессовестно счастлив. И если уж на то пошло, далеко не против осчастливить кое-кого вредного. Если получится.

— Не злись, я улажу вопрос с твоим братом.

— И как интересно? — Мари в сердцах кидает полотенце на стол и резко поворачивается. — Так, как ты привык улаживать все вопросы? Сломаешь ему нос или ещё что-нибудь разнесёшь?

— Я спасал ребёнка.

— Вот за это я правда очень тебе благодарна. Нужно было сразу вас познакомить, несмотря на то что в принципе связываться с тобой не собиралась. Хотела как лучше, а вышло чёрт-те что.

— Ну всё, перестань. Вышло и вышло. — Тянусь к её плечам, чтобы обнять. — Машину починим, лицо заживёт… И даже заново не пострадает, если лезть в наши дела не будет.

Мари шлёпает меня по пальцам.

— Между прочим, имеет право!

— С чего это?

— С того! — Она надувает губы, складывая руки на груди. — Амиль Ксюше пелёнки и памперсы покупал, вместе со мной не спал ночами, баловал, сказки на ночь читал. Он, а не ты! И знаешь что? Я алиментов с тебя не просила, жить в своё удовольствие не мешала. Претензий на этот счёт не имею никаких. Так какого чёрта ты сейчас качаешь права? Хочешь общаться с дочерью — ладно. Но только гонор держи при себе. Здесь тебе никто ничем не обязан.

— Значит, она всё-таки моя дочь? И какого ху… хутора ты молчала? — понижаю голос, заметив застывшую в дверях малышку.

— Так это ты маму бросил? — заинтересованно спрашивает Кнопка, поглядывая то на замершего меня, то на мать.

Растерянно почесав затылок, пытаюсь спасти положение.

— В юности я был идиотом.

— Таким и остался, — шепчет Мари одними губами и обращается уже к дочери — Меня никто не бросал. Макс просто учился в другом городе. У нас никак не получалось быть вместе и мы решили разойтись. Оба так решили. Один вопрос, Ксюнь. Тебе кто такое сказал?

— Баба Валя… — вздохнув, сознаётся Кнопка, теребя край кофты.

— Ах, дедушкина соседка… — бормочет Ахметова, сжимая руки в кулаки. — Ну так она и про гуся говорила, что тот вытоптал ей всю клумбу. Ты же сама видела, как в тех цветах катался её блохастый кот. Люди бывает ошибаются, Зайчонок.

Мило выпятив губу, Кнопка не раз виденным мной в зеркале жестом чешет бровь, придирчиво разглядывая наши с Мари постные лица.

— А Макса всё равно в угол поставить надо!

— Зачем? — искренне недоумеваю, каким образом разговор вдруг принял такой неприятный поворот.

— Чтобы думать над своим поведением.

Вот же… Вредина моя невероятная!

— Вся в мамочку, — вздыхаю, покаянно опуская голову и всем своим видом выражаю полную готовность принять любые уготовленные мне кары.

— Слышал, Мартышев? — усмехается Мари, закусывая слабую улыбку. — Забирай свои эклеры, чтоб думать скучно не было, и немедленно чеши в угол. К себе. А ты, Ксюша, беги в кровать ждать свою сказку.

Сам не понимаю, как оказываюсь деликатно оттиснутым хозяйкой этой негостеприимной ко мне квартиры в прихожую. С коробкой эклеров подмышкой и жгучим нежеланием возвращаться в холостяцкий сплин своей берлоги.