Серебряная богиня - Джудит Крэнц

Рэм оттолкнул пододвинутую тарелку.

— Я уже не хочу есть. Сыт по горло твоими оправданиями. Пусть держится от меня подальше.

Он резко встал, повернулся и ушел к себе в комнату.

— О боже, боже! — вздохнула Анабель. — Почему это люди не могут быть добрее друг к другу?

Из всех человеческих грехов самым непростительным она считала недоброжелательность.

* * *

В конце первой недели июня Анабель с особенным нетерпением поджидала приезда своих друзей — Ги и Изабель де Люсини, которые должны были привезти с собой и детей: Валери, бывшую на год младше Дэзи, и Жан-Марка, которому уже исполнилось восемнадцать. Она рассчитывала, что их компания избавит Дэзи от одиночества. Она помнила Жан-Марка пятнадцатилетним крепышом, довольно низеньким и упитанным, но приятным в общении и разговорчивым. Анабель с трудом узнала его в высоком привлекательном юноше с красивыми черными глазами, когда Жан-Марк вышел из машины и направился к ней, стоявшей в круглом вестибюле и поджидавшей гостей. У него были изысканные, обходительные манеры, которыми обычно обладает уже почти взрослый француз благородного происхождения, и Анабель с удивлением заметила, как скоро этот самоуверенный и весьма надменный молодой человек влюбился в Дэзи, причем так быстро и так драматично, будто с размаху налетел на скалу. Он вился вокруг Дэзи с не меньшей преданностью, чем Тезей, а за столом буквально не сводил с нее глаз, ел, не замечая, что лежит у него на тарелке, не слышал, когда к нему обращались с просьбами, например, передать соль.

Поначалу казалось, что Дэзи куда больше интересует его сестра Валери, чем Жан-Марк. Девушка вызвалась сопровождать их с Анабель в ежедневных утренних походах за покупками в Онфлер и с радостью носила за Дэзи корзинку. Однако постепенно Дэзи стала отвечать влюбленному юноше с тем лукавым озорством и кокетством, которых не замечалось за ней уже давно.

— Честное слово, Жан-Марк, кажется, мне придется обратиться к услугам охраны. Ваша привязчивость становится просто невозможной, — заметила она однажды после ленча, когда все гости, которыми был полон дом, разлеглись в шезлонгах на террасе, и лишь один Жан-Марк с озабоченным видом старался подтащить свой стул все ближе к Дэзи. Ее звонкий голос был хорошо слышен всем, и Анабель обменялась полными надежды взглядами с Изабель де Люсини.

Под влиянием обожающих взоров Жан-Марка за обедом появилась совсем новая Дэзи, нашедшая время, чтобы сменить свой обычный наряд на мини-юбку и тонкий летний свитер, и даже вызвавшаяся разливать кофе, то есть выполнять ту взрослую обязанность, которая никогда не вызывала у нее ни малейшего интереса, но с которой сегодня она справилась с величайшей грацией. Когда же Ги де Люсини сделал ей комплимент, эта новая Дэзи восприняла услышанное с равнодушным видом умудренной опытом женщины и лишь стрельнула своими черными глазами в сторону Жан-Марка, одарив его взглядом, одновременно вызывающим и соблазняющим, словно желая знать, почему тот позволил отцу произнести те слова, что вертятся в голове у него самого.

Теперь Дэзи позволяла Жан-Марку сопровождать ее на этюды в Онфлер, и они вдвоем несколько раз опаздывали к ленчу, возвращались домой обожженные солнцем, еще продолжая смеяться шуткам, понятным только им одним.

Четырнадцатого июля, в День взятия Бастилии, вся Франция выходит на улицы, чтобы плясать и веселиться. В эту ночь площадь перед зданием городского собрания Онфлера превратилась в танцевальный зал под открытым небом, куда мог прийти всякий. По случаю праздника Дэзи надела свое лучшее платье — изящное, длинное, белое. Тесный лиф и пышные рукава были сшиты из чередовавшихся полос кружев и плиссированной белой ткани; широкий ярко-розовый шелковый кушак с большим бантом туго перетягивал талию, длинная юбка с пышной кружевной оборкой ниспадала до самого пола. Дэзи разделила волосы вокруг макушки шелковой ленточкой, и заплела косички с бантами на концах.

Закрытое белое платье и детские косички с бантиками резко контрастировали с прямыми густыми бровями Дэзи и блестевшими от возбуждения темными бархатными глазами, похожими на сердцевину анютиных глазок. Полные губы приобрели новый чувственный абрис, а она сама впервые в жизни до глубины души прониклась уверенностью в том, что именно ей выпало счастье быть душой компании, гвоздем сегодняшнего вечера. Она сразу стала очаровательной, будто единым духом впитала в себя и материализовала все очарование дома «Ла Марэ». Никто из гостей был не в силах оторвать от нее глаз. Такое впечатление, что все они вступили в когорту влюбленного Жан-Марка, подумала Анабель, все, кроме Рэма, чьи постоянные претензии к сводной сестре, кажется, только возросли при виде ее успеха. Рэм оставался в стороне с недовольным выражением на лице, а серые глаза его были холоднее, чем глаза покойного отца.

Анабель всегда радовалась бесстрашию Дэзи. Нужно иметь смелость быть красивой женщиной, считала она. Красота в ее представлении означает постоянную готовность к бою, красота способна поставить ее обладательницу в сто самых нежелательных для нее ситуаций, которых некрасивая женщина может спокойно избежать. А Дэзи остались год-два девичества, чтобы превратиться в красавицу, с грустью и с легкой завистью думала Анабель.

Все обитатели дома, около четырнадцати человек, приехали в город, чтобы потанцевать и полюбоваться фейерверком. Дэзи, привлекавшая всеобщее внимание, словно невеста, живая, как традиционная музыка кабачков, требовавшая оттанцевавших с ней одного умения — кружиться, весело и легко переходила от одного танцора к другому: от рыбака к местному художнику, от мэра Онфлера к Жан-Марку, от мясника к матросам французских военных судов, зашедших в порт, а от них — снова к Жан-Марку. Она так гордилась собой, словно молодое деревце, впервые одевшееся листвой по весне; ее серебристые волосы мелькали в воздухе, и даже косички не спасали — пряди все равно выбивались и путались. На губах играла улыбка наивного, неосознанного, беспричинного счастья. Щеки горели розовым румянцем, а блеск черных глаз делал ее порхавшую фигурку в белом платье неотразимо соблазнительной. Пока под безостановочные звуки музыки продолжался вечер, Дэзи, похоже, успела перетанцевать со всеми мужчинами в городе, за исключением Рэма. Но тот не танцевал вообще, предпочитая стоять, скрестив руки на груди, у края тесной толпы танцевавших пар, толкавших друг друга, и неодобрительно глядел на них с презрительным выражением. Наконец Анабель и Изабель де Люсини принялись упрашивать спутников ехать домой, к немалому огорчению всей компании, которая, кажется, готова была вновь вдребезги разнести Бастилию, если им не позволят станцевать еще хоть один танец.

* * *

На следующее утро все опоздали к завтраку, а Жан-Марк не появился вообще. Его мать отправилась к нему в комнату, чтобы разбудить, но обнаружила постель пустой, а на подушке адресованную ей записку:

Дорогая мама!

Прошлой ночью у меня состоялся разговор с Рэмом, делающий невозможным мое пребывание здесь ни минутой дольше. Сегодня днем я буду уже в Париже. У меня есть ключ от квартиры, так что не волнуйся. Пожалуйста, извинись от моего имени перед Анабель и поблагодари ее за то чудесное время, что я провел в ее доме. Я не в состоянии больше ничего объяснить, но остаться я не мог. Не грусти.