Седьмая функция языка - Лоран Бине

Выходит, что письменное есть смерть. Место текстов – в школьных учебниках. Истина встречается лишь в метаморфозах речи, лишь устное стремительно настолько, что улавливает всамделишную скорость вечного движения работающей мысли. Устное есть жизнь: мы с вами подтверждаем это, собравшись сегодня, чтобы говорить и слушать, делиться, обсуждать, спорить и вместе творить живую мысль, искать единство в слове и идее, наполненных живительною силой диалектики, трепещущих тем звучным трепетом, который зовется словом, притом что его отображение на письме в итоге останется лишь бледным символом: как партитура рядом с музыкой, не более. И напоследок – такая цитата из Сократа, коль скоро под его высоким покровительством вещаю: „мнимомудрых вместо мудрых“[145] создает письмо. Благодарю за внимание».

Бодрые аплодисменты. Старичок разликовался: «Хо-хо! Парниша знает классику. Придумка-то верная! Сократ ни одной книжки не написал, и он бесспорная величина в здешнем кругу. Элвис от риторики, ага? В общем, тактически, конечно, беспроигрышный вариант: за устное – значит оправдываешь деятельность клуба, такой вот мизанабим! Теперь второму придется отвечать. Ему бы тоже надо найти что-нибудь повернее, да посолиднее. Я бы пошел от Деррида: можно разобрать всю эту фигню с контекстом, объяснить, что в разговоре персонализации не больше, чем в тексте или в письме, потому что ни говорящий, ни слушающий до конца не знает, кто он и кто его собеседник. Контекста нет, это чушь собачья, контекста не существует: вот вектор! По крайней мере, так выглядела бы моя антитеза. Эту стройную конструкцию нужно разрушить до основания, а затем… скажем так… потребуется точность, и больше ничего: превосходство письменного текста – это, в общем-то, теоретический вопрос, понимаете, формальный, это вам не шутки. Я-то? Да, я ходил на вечерние курсы в Сорбонне. Работал почтальоном. О! Тсс! Тише! Ну, давай, парень, докажи, что у тебя не украли титул!»

По аудитории разносится «тсс», когда слово берет мужчина постарше, у него седина в волосах, степенный вид, а язык тела не настолько экспрессивен. Он обводит взглядом публику, смотрит на соперника, на судей и, подняв указательный палец, скупо произносит:

«Из Платона».

Затем молчит, довольно долго, так что возникает дискомфорт, всегда сопровождающий затянувшееся молчание. А почувствовав, что публика задается вопросом, почему он так небрежно тратит драгоценные секунды, отведенные ему для выступления, продолжает:

«Мой уважаемый соперник приписал цитату Сократу, но ведь вы сами заметили неточность, не так ли?»

Пауза.

«Он хотел сказать – из Платона. Без манускриптов которого Сократ, его учение и блестящая апология устной речи в диалоге „Федр“, процитированная моим уважаемым соперником почти дословно, остались бы нам неведомы». Пауза.

«Благодарю за внимание». Садится на свое место.

Тогда вся аудитория поворачивается к сопернику. У него есть право снова взять слово и при желании продолжить диспут, но он молчит, мертвенно-бледный. Ему незачем ждать вердикта судий, чтобы понять, что он побежден.

Медленно и бесстрашно молодой человек выходит вперед и кладет руку на судейский стол ладонью вниз. Аудитория замирает. Курящие нервно затягиваются. Каждый словно слышит эхо собственного дыхания.

Человек, сидящий по центру, берет мясной топорик и резким ударом обрубает юноше мизинец.

Тот не издает ни звука, но сгибается пополам. Ему сразу приходят на помощь и накладывают повязку в соборной тишине. Обрубок между делом забирают, но Симон не видит, выбрасывают ли его или куда-то прячут, чтобы потом выставить среди других склянок с этикетками, на которых указаны дата и тема.

«Слава соперникам!» – снова раздается голос. «Слава соперникам!» – скандирует публика.

В подвале опять тишина, старичок вполголоса объясняет: «Обычно, когда проигрываешь, должно пройти время, прежде чем можно будет еще раз попытать счастья. Это правильная система, она вымывает азартных претендентов».

В этой истории есть одно темное место, оно же – отправная точка: обед Барта с Миттераном. Эпичный спектакль, которого вроде и не было. Но ведь был же… Жак Байяр и Симон Херцог не знают да так и не узнают, что же произошло в тот день, о чем там говорилось. Им даже в список приглашенных не заглянуть. А вот я, пожалуй, попробую… В конце концов, всё – дело техники, я знаю, как действовать: опрашиваем свидетелей, сравниваем, отметаем ненадежные показания, сопоставляем предвзятые воспоминания с реальностью Истории. Как говорится, кто ищет… Ну, сами знаете. Что-то произошло в тот день. С двадцать пятым февраля 1980 года еще не все ясно. Хорошо, что это роман: здесь все поправимо.

«Да, оперный зал Парижу нужен».

Барт хотел бы оказаться где-нибудь в другом месте, ему есть чем заняться, кроме этих светских разговоров, напрасно он согласился на этот обед, теперь огребет по полной от своих левых друзей, зато хотя бы Делез будет доволен. Фуко – тот, конечно, начнет отпускать презрительные шуточки и сделает так, чтобы их повторяли.

«Арабская литература решительно пересматривает собственные рамки, стремится выйти из классического русла, преодолеть тенденциозность романа…»

Обедал с Жискаром – расплачивайся, так ведь? «Солидный преуспевающий буржуа» – да, безусловно, но и эти не хуже. Вино разлито – надо пить, что уж тут… Кстати, чертовски хорошее это белое – что за сорт? Думаю, шардоне.

«Читали последнюю вещь Моравиа? Я очень люблю Леонардо Шашу[146]. Вы на итальянском читаете?»

В чем между ними разница? На первый взгляд, ни в чем.

«Вам нравится Бергман?»

Смотри, как они держатся, разговаривают, как одеты… Выраженный правый габитус, – сказал бы Бурдье.

«После Микеланджело ни один художник, за исключением разве что Пикассо, не может претендовать на ту же глубину критического осмысления. А ведь что-то не слышно о демократической составляющей его творчества!»

А у меня что? Тоже правый габитус? Чтобы от него отделаться, недостаточно просто плохо одеваться. Барт нащупывает спинку стула, чтобы убедиться, что его старый пиджак на месте. Спокойно. Никто тебя не ограбит. Ха-ха! Рассуждаешь, как буржуа.

«Если говорить о современности, мечта Жискара – феодальная Франция. Посмотрим, кто нужен французам, хозяин или вождь».

Говорит – как в суде выступает. Адвокат как-никак. На кухне приятные ароматы.

«Сейчас, почти готово! А вы, уважаемый, с чем теперь работаете?»

Со словами. Улыбка. Многозначительный вид. В детали можно не вдаваться. Немного Пруста – людям это нравится.