Потерявшая разум. Откровенная история нейроученого о болезни, надежде и возвращении - Элейн Макардл

Я пыталась вспомнить, какие продукты мне нужны, и понять, где они хранятся. Но это было неимоверно трудно! Я заводилась все сильнее, чертыхалась и громыхала шкафами. Мирек заглянул на кухню и предложил помочь.

– Нет! – заорала я. – Я сама сделаю ужин! Я всегда готовлю ужин! Я не перестану этим заниматься лишь потому, что вы всё здесь переставили!

Мы с Касей уплетаем омлет с лисичками на следующий день после той злосчастной поездки

Мне удалось состряпать какое-то непонятное варево, которое они из приличия съели. Все были напряжены, ужинали молча, и остаток вечера я почти ни с кем не разговаривала. А если что и говорила, то это опять были сплошные претензии.

Я с трудом справлялась с простейшими задачами, но рвалась вперед, особенно в том, что касалось моего любимого спорта. Я ни в какую не хотела менять свои привычки и отказываться от тренировок. Ведь такое бы означало, что я не в порядке и признаю это. И напротив – изнурительные занятия спортом доказали бы, что я могу преодолеть любые препятствия и победить даже такого врага, как рак мозга.

Но эти представления о собственной мощи и силе были всего лишь иллюзией, порожденной большими дозами стероидов и моим прирожденным стремлением выжить во что бы то ни стало.

Я чувствовала себя лучше, но префронтальная кора моего мозга не работала как положено. Всего несколько дней назад она была сдавлена и прижата к внутренней стороне черепа из-за отека и воспаления. Если бы не высокие дозы стероидов, которые мне назначили в отделении неотложной помощи, в префронтальной коре могли бы произойти необратимые изменения и я бы навсегда потеряла способность критически оценивать происходящее и проявлять эмпатию, а также многие социальные навыки и черты, свойственные моей личности. Если бы мы вовремя не заметили отек, то мог бы пострадать мозговой ствол, и тогда я бы умерла от остановки сердца и дыхания.

Из-за того, что работа лобной доли была по-прежнему нарушена, мозг не мог адекватно реагировать на сложные, требующие усилий задачи. В то утро, до того, как мы поехали в парк, в знакомой домашней обстановке я вела себя нормально. И это заставило всех нас поверить, что со мной все в порядке – в особенности когда я уверяла, что вполне могу прогуляться по лесу в одиночку.

Но, пройдя 12 километров, я очень устала и проголодалась. После двух с половиной часов быстрой ходьбы мой истощенный, обессиленный мозг почти ни с чем не справлялся и перешел в режим выживания. Он отказывался работать, когда требовалось разобраться с чем-то хоть немного сложным: найти телефон Мирека, позвонить ему, осознать необходимость приехать за ним, восстановить в памяти, где он находится, понять, что дорога круговая, вспомнить направление одностороннего движения. Поврежденный мозг оказался перегружен информацией, и нейронные связи, которые проходят внутри фронтальной коры и соединяют ее с другими областями мозга, были забиты, как дороги в час пик. В конце концов у меня отключилась способность к сложному мышлению. Мозг завис (слишком много запросов!) и начал игнорировать все, кроме самых базовых потребностей. «Отдохни, отдохни, отдохни, – твердил он мне. – Отдохни и поешь! Твоя жизнь под угрозой!»

Скажите голодному дошкольнику или даже ребенку лет восьми, что ужин скоро будет готов, но сначала нужно решить какую-нибудь задачу. Он закатит истерику, будет плакать, кричать и обзываться. Развитие лобных долей у человека заканчивается только к 25–30 годам, до этого мы во многом находимся во власти инстинктов и базовых эмоций, связанных с выживанием. Ребенок еще не может контролировать свои побуждения, мыслить рационально и надолго задерживать внимание на конкретном объекте. Он не в состоянии понять сам принцип ожидания награды (еды), ведь его мозг говорит, что поесть нужно прямо сейчас.

Попробуйте провести такой же эксперимент со спортсменом, который только что пробежал марафон. Предложив ему решить даже самую простую математическую задачку, вы рискуете получить оплеуху. Энергетические запасы организма подошли к концу, и мозг направляет все, что осталось, в те области, которые отвечают за выживание. На первый план выходит лимбическая система, которая контролирует основные функции организма – например, работу сердца и легких, а также базовые эмоции, такие как страх. Лобная доля позволяет нам решать сложные задачи, отвечает за те когнитивные функции (например, за осознанный выбор), которые в конечном счете и делают из нас человека. Но для обессиленного марафонца такие сложные функции – непозволительная роскошь, на кону выживание, и эта область мозга временно отключается, как бы впадая в спячку, пока не восстановятся запасы энергии.

Я испытала все это на себе, когда бегала марафоны. На последних километрах я уже не могла рассчитать темп – мозг не справлялся с простейшей арифметикой. А ближе к концу дистанции я была похожа на зомби, все внимание которого приковано к финишной ленточке. Если кто-то отвлекал меня, я жутко злилась. Когда муж пытался подбодрить меня и выкрикнул, что финиш уже близко, я огрызнулась: «Чушь собачья! До него еще как до Луны!»

Или возьмем, например, мою пожилую маму. Она замечательная женщина и до сих пор полностью себя обслуживает, но не может делать больше одного дела одновременно, потому что ее фронтальная кора, которая с возрастом деградирует, легко перегружается. Когда вокруг происходит слишком много всего, она теряется, начинает паниковать и злиться.

Точно так же не могут действовать рационально при высокой когнитивной нагрузке больные шизофренией. Снимки мозга показали, что, когда пациентам с шизофренией предлагают выполнить непосильное задание – например, пройти сложный тест, их префронтальная кора не активируется в том же объеме, что у нейротипичных (здоровых) людей. Когда от таких больных слишком много требуют или в окружающей среде возникает слишком много раздражителей, их мозг, который и до этого не полностью справлялся со своими функциями, начинает сбоить еще сильнее. Пациенты могут вести себя агрессивно и неадекватно, как я во время наших злоключений в парке.

До того, как мы отправились в парк, я была в полном порядке. Но когда на мой мозг обрушилось слишком много задач, его самая развитая и «человечная» часть просто отключилась. Этот срыв ясно указывал на то, что борьба еще не закончилась. И чтобы остаться в живых, мне понадобится еще более интенсивное лечение.

Как-то раз в начале июля я шла с Витеком по тихой пустой улице, стараясь держаться к нему как можно ближе, будто боялась потеряться. Мы направлялись в ближайшую аптеку, чтобы забрать прописанные мне таблетки стероидов. В последнее время мне было так сложно понять, куда идти, что я крепко держала сына за руку.

Я разглядывала его худое лицо и сильное подтянутое тело. Витек добился всего, о чем я для него мечтала: он был ученым, изучающим мозг, спортсменом и очень добрым человеком. Всего пару недель назад, пока я лежала в отделении неотложной помощи, он преодолел свою первую дистанцию Ironman и готовился к следующей. Витек хотел пройти отбор на Kona Ironman на Гавайях – главное соревнование по триатлону. А еще он встретил Шайенн, любовь всей своей жизни, которая разделяла его увлечение спортивными состязаниями на выносливость. Я гордилась сыном и была рада, что он рядом.