Али-Баба и сорок разбойниц - Шахразада

Шаг за шагом Али-Баба возвращался к прежнему себе. Хотя, увы, до истинного спокойствия было еще очень далеко.

Прошла ночь. Вставшее солнце застало Али-Бабу затягивающим кушак поверх самого любимого из кафтанов. Некогда Лайла назвала черный кафтан уродливым и юноша перестал надевать его, потакая маленьким капризам любимой.

Но сейчас, надевая свое любимое, уютное и привычное платье, Али-Баба чувствовал, как возвращается на круги своя. Что, перестав выряжаться в яркие одежды, словно павлин, он перестает быть рабом чужих желаний и вкусов.

Звонко пели птицы, приветствуя новый день. Но юноше казалось, что приветствуют они обновленного Али-Бабу, который наконец стал самим собой — мужчиной, защитником, почтительным сыном.

Одно лишь печалило юношу, окрашивая в черные краски его мысли. Он вновь и вновь вспоминал, что его назвали оборотнем, горным дьяволом, оберегающим покой разбойниц. О да, он вовсе не прочь охранять покой этих несчастных девушек. Особенно одной из них. Но неприятно все же, что тебя считают порождением Иблиса, противника рода человеческого. И пусть так его называет лишь молва… Но что может быть злее шепота сплетен и прилипчивее мнения базара?

Знакомая тропинка с каждым разом все быстрее приводила Али-Бабу к заветной серой скале, таинственному сим-симу. И только сейчас, в это чудесное утро удивился Али-Баба тому, почему же именно сим-сим, душистый сезам, сладкий кунжут должен открывать серую каменную дверь в тайну.

«О Аллах, думаю, что сейчас мне уже не у кого спросить об этом… Должно быть, пески далеких стран замели следы братьев Али-Бабы и Касыма, должно быть, в каком-то далеком гареме уже забыли Фатиму, которая оставила с носом глупого и жадного мужа, тоже по странной случайности Касыма…

Должно быть, задолго да братьев и хитрой Фатимы кто-то из великих колдунов соорудил для себя уютное гнездышко и наложил на скалу, которая его запирала, такое необыкновенное заклятие. Быть может, любил этот колдун сладкие булочки с кунжутом, или пирожки, жаренные на ароматном масле…»

Размышляя так, юноша поднялся к скале. И решил, что, когда закончатся все беды умницы Суфии и ее сестер, он, Али-Баба, должен будет непременно узнать, кто же был этот волшебник и почему скалу зовут именно сим-симом.

Послушно открывшись, серая скала пропустила юношу в коридоры.

— О Аллах, — проговорил Али-Баба, — а я думал, что буду первым, кто войдет сюда сегодня.

— Ты хотел опередить меня, воришка? — Сегодня в голосе Суфии не было ни подозрения, ни опаски. Лишь нежность и улыбку услышал Али-Бабы в этих словах.

— Да охранит тебя Аллах всесильный на долгие годы, о прекраснейшая!

— И да пребудет с тобой его милость, Али-Баба!

Суфия чувствовала, что юноша пришел с каким-то важным рассказом, но не знала, как же расспросить его об этом. Похожие чувства испытывал и Али-Баба. Он должен был узнать, увенчался ли успехом ее вчерашний поход к колдунье, но робел расспрашивать красавицу.

«Быть может, вчерашний вечер дался ей тяжело… Быть может, то, что она узнала, повергло ее в печаль… О Аллах, но как же спросить?»

«О всесильный, подскажи, как разузнать у него, что ему поведал болтливый голос базара, Маруф-башмачник? Как спросить его об этом? А что, если он ничего не узнал?»

Они оба боялись начать разговор первыми. И потому, конечно, спросили одновременно:

— Удачным ли был твой вечер?

Услышав свой вопрос из уст другого, Али-Баба и Суфия рассмеялись. И этот смех волшебным образом развеял все сомнения. Теперь они чувствовали себя самыми близкими друг другу людьми. Словно брат и сестра в этот утренний час собрались в дальнем углу двора, чтобы пошептаться подальше от ушей взрослых.

— Рассказывай первым, Али-Баба, — проговорила, отсмеявшись, Суфия, по всегдашней привычке главенство уступая мужчине.

— О нет, добрейшая… Ты вчера внимала словам колдуньи… А я — всего лишь базарного сплетника. И потому тебе рассказывать первой.

— Да будет так, — кивнула Суфия и, на миг задумавшись, начала свой рассказ: — Знай же, что я до последнего мига колебалась, идти мне к колдунье или нет. О, не удивляйся, я всего лишь женщина. И меня тоже пугали глупые россказни базарных трещоток. Или, быть может, я бы поддалась страху, убоявшись злого глаза или еще какой-нибудь ерунды, но по дороге мы встретили девушку. Лицо ее заливали слезы, а горе было столь велико, что она не могла даже назвать свое имя. Лишь повторяла: «мне все равно… я никого не хочу видеть… мне, презренной, нет больше места среди людей…»

— О Аллах милосердный!

— Да, добрый мой Али-Баба. Я сразу поняла, что нас с сестрами теперь уже сорок… Сорок несчастных, преданных коварными мужчинами… И эта мысль меня подстегнула лучше любой плети. Я поняла, что нельзя больше терпеть, теряться в догадках, ждать, когда все закончится. Да, идти к колдунье страшно, а не идти — глупо. Ибо никто из моих сестер не пошел бы к ней…

— Но мог пойти я…

— Думаю, решительный мой друг, что с тобой она просто не стала бы разговаривать!

— Продолжай же, красавица!

Суфия чуть покраснела — о да, ей были приятны такие слова Али-Бабы.

— Чем ближе я подходила к дому колдуньи, тем легче мне было идти. Поверь, Али-Баба, в тот миг, когда я переступила порог ее удивительного цветного дома, я готова была плясать от счастья. Мне показалось даже, что все мои беды покинули меня. И лишь сладкая радость жизни осталась в душе. Показалось, что не было этих лет, когда я угождала богатому привередливому мужу, не было дней, когда одним моим желанием было свести счеты с жизнью…

— Как странно, добрая Суфия…

— О да. Колдунья оказалась совсем еще не старой женщиной… Она расспрашивала меня, точно так же, как расспрашивала бы любящая матушка… Вот только просила, чтобы я мысленно представляла тех людей, о ком веду рассказ. А потом, когда я рассказала о твоем ожерелье, о камнях, которые обожгли шею твоей возлюбленной…

Али-Баба был настолько чуток, что смог расслышать крохотную запинку перед последними ее словами. В душе его разлилась тихая радость, и он позволил себе перебить рассказчицу.

— О нет, не возлюбленной, постылой красавицы… Это ожерелье не пришлось по вкусу глупой и напыщенной женщине, которая, как мне сейчас кажется, не была даже красива…

— Пусть будет так… — но голос Суфии чуть смягчился. Или, быть может, это лишь показалось Али-Бабе. — Колдунья взяла в руку камни и стала их гладить… Ну, как гладят в задумчивости котенка или щенка, который прикорнул на коленях… Ее движения были такими мягкими, добрыми, что я, следя за ее пальцами, едва не уснула. Но то, что она рассказала потом, пробудило меня столь быстро, что я думала, что проведу в размышлениях всю ночь, так и не сомкнув глаз…

Увидев, каким огнем загорелись глаза Али-Бабы, Суфия усмехнулась и продолжила: