Том 3. Ангел Западного окна - Густав Майринк

Призрак? Там, там, у моего письменного стола!..

Силы мои на исходе... В эту ночь я не сомкнул глаз. Сумасшедшее открытие и последующие часы отчаянной борьбы за угасающий рассудок теперь позади... О, это просветленное спокойствие ландшафта, над которым совсем недавно пронеслась гроза, карающая и благословляющая одновременно!

Сейчас, на заре нового дня, после изматывающей ночи, я попытаюсь записать, по крайней мере, внешнюю канву вчерашних событий.

Около семи вечера я закончил переводить дневник Джона Ди с ретроспективой последних двадцати восьми лет его жизни. Фразы, которыми обрываются мои вчерашние записи, свидетельствуют, что интрига истории этой загадочной жизни поразила мое воображение гораздо глубже, чем, по всей видимости, необходимо для хладнокровного интерпретатора старых фамильных документов. Ведь что происходит, ни дать ни взять чистейшая фантастика: Джон Ди, которого я, как наследник его крови, ношу в своих клетках, восстал из мертвых. Из мертвых? Можно ли назвать мертвым того, кто все еще живет в своем потомке?..

Да, да, живет, и этим я вовсе не пытаюсь во что бы то ни стало оправдать мое чрезмерное участие в судьбе моего предка. Ладно если бы она просто захватила меня, а то ведь дошло

до того, что я каким-то неописуемым образом не только внутренне, словно по памяти, принимаю участие во всех жизненных перипетиях этого уединившегося с женой и маленьким сыном одержимого отшельника, не только начинаю чувствовать, почти осязать никогда не виденные мною окрестности дома в Мортлейке, комнаты, мебель, предметы, с которыми были когда-то связаны ощущения Джона Ди, но и — а это уже вообще идет вразрез со всеми законами природы — начинаю угадывать, даже видеть будущие, еще только надвигающиеся события в жизни моего несчастного предка, этого странного авантюриста, осуществлявшего свои авантюры далеко за пределами нашего бренного мира; и все это с такой страшной, гнетущей, болезненной остротой, словно неотвратимая рука судьбы черной тяжелой тучей затмила мое внутреннее видение чем-то вроде ландшафта чужой души, который она выдает за мое собственное сокровенное «я».

Остерегусь говорить дальше на эту тему, так как мысли мои вновь становятся сумбурными, а язык отказывается повиноваться. Меня начинает знобить от страха.

Поэтому о том, что приключилось впоследствии, я расскажу здесь в сугубо протокольном стиле.

Итак, мое перо еще скользило по бумаге, записывая последние фразы, а я вдруг сам, своими глазами увидел продолжение истории Джона Ди с того момента, на котором обрывался дневник. Видение столь яркое, словно я вспоминал эпизод из собственной жизни. А может, я, еще не рожденный, прожил вместе с Джоном Ди его жизнь? Ну что я говорю: вместе с Джоном Ди! Я воплотился, я стал Джоном Ди! Я видел... глазами Джона Ди, я воочию переживал те события, узнать о которых мне было неоткуда, ибо все, что известно из документов, добросовестно записано мною на этих страницах.

Как только я идентифицировал мое «я» с Джоном Ди, меня пронзил неописуемый ужас; кошмар, который преследовал меня во сне, становился явью: на моем затылке, который сразу словно занемел, прорастало второе лицо... Янус... Бафомет! И пока я сидел, в бесстрастном и мертвом оцепенении вслушиваясь в самого себя, в ощущение моего «я», претерпевшего столь головокружительную метаморфозу, в моем кабинете была разыграна в лицах сцена из жизни Джона Ди.

Передо мной, между окном и письменным столом, возникнув прямо из воздуха, стоял... Бартлет Грин — на поросшей рыжим волосом груди полурасстегнутый кожаный колет, на мощной шее опутанная огненной бородой гигантская голова;

широкая дружелюбная ухмылка ревенхеда производила жуткое впечатление.

Невольно я протер глаза, потом, когда миновал первый страх, в глубокой задумчивости принялся их массировать с той основательностью, какая должна была исключить малейшую возможность обмана зрения. Однако человек, стоявший передо мной, упорно не желал растворяться в воздухе, — не оставалось ничего другого, как признать: это Бартлет Грин собственной персоной...

Тут-то и произошло самое непостижимое: я был уже не я, и тем не менее это был я; я находился по ту и по сю сторону, присутствовал и отсутствовал — и все это одновременно. Я был я и Джон Ди; ожившие и ставшие реальностью воспоминания заполнили меня, но не вытеснили мое сознание современного человека, и то и другое существовало во мне как бы параллельно. По-другому выразить такое смещение словами я не могу. Да, пожалуй, это наиболее удачное определение: пространство и время одинаково сместились во мне, то же самое бывает, если долго и сильно давить на глазное яблоко, а потом посмотреть на какой-нибудь предмет, он покажется странно деформированным — реальным и нереальным одновременно. Но какой из двух глаз видит «правильно»?.. Подобно зрению, сместились и ощущения органов слуха. Насмешливый голос Бартлета Грина доносился из глубины веков — и звучал непосредственно рядом:

— Все еще в пути, брат Ди? Ведомо ли тебе, мой дорогой, как он долог? Ты мог бы достичь цели гораздо проще.

«Я» хочет говорить. «Я» хочет изгнать призрак словом. Но мое горло заложено, мой язык распух, какое-то отвратительное ощущение во всем теле; я не говорю, а думаю чужим, не моим голосом через века, проникая сквозь акустический фон, который фиксируется моими внешними органами слуха:

— А ты, Бартлет, и здесь становишься у меня на пути, не хочешь, чтобы я достиг своей цели. Посторонись и освободи мне путь к моему двойнику в зеленом зеркале!

Рыжебородый призрак, то бишь Бартлет Грин, навел на меня свой мертвый белый глаз и ухмыльнулся. Это скорее походило на то, как облизывается тигр при виде лакомого куска.

— Из зеленого зеркала, так же как и из черного угля, тебя приветствует лик юной девы ущербной луны. Ты же знаешь, брат Ди, той самой доброй госпожи, которой так хочется обладать копьем!

В немом оцепенении уставился я на Бартлета. Нахлынувший на меня с такой устрашающей силой поток чужих мыслей,

желаний, покаянных и агрессивных образов в мгновение ока был сокрушен, отброшен на второй план одним-единственным проблеском, сверкнувшим из моего собственного, спящего летаргическим сном сознания:

«Липотин!.. Наконечник копья княгини!.. Значит, копье и здесь требуют от меня!..»

И все... Что-то во мне переключилось, и я впал в какую-то мечтательную прострацию, в которой словно под наркозом пережил ту лунную ночь заклинания суккуба в саду Мортлейка. То, что я прочел в дневнике Джона Ди, воплотилось в какую-то сверхотчетливую реальность; та, которую Джон Ди принял в угольном кристалле за призрачный образ королевы Елизаветы, явилась мне сейчас в облике княгини Шотокалунгиной, и стоявший передо мной Бартлет Грин сразу исчез, вытесненный страстью