Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Владимир Липовецкий

Так и не решившись переступить вслед за хозяйкой порог незнакомого ему дома, Петя заплакал. Это было с ним впервые за последние месяцы.

Тетя Маруся вернулась во двор и, кажется, заметила, поняла состояние мальчика:

— Петро, пошто расстраиваешься?

Он невольно улыбнулся сквозь слезы, услышав незнакомое и очень смешное слово «пошто». И сказал:

— Ничего страшного. Просто засорил мякиной глаз на гумне.

На следующий день Александров уже трудился у молотилки, перепробовав разные работы. Больше всего ему нравилось отвозить зерно на лошади с гумна на домашний двор и высыпать из овального плетеного короба, стоявшего на телеге, прямо на брезент. Операция эта требовала некоторой сноровки, и Петя гордился, что выполняет ее наравне со взрослыми. А значит, не даром ест хлеб.

С окончанием молотьбы у одного хозяина молотилка была перевезена на гумно соседа. И там началась такая же работа с участием еще двух семей, живущих справа и слева.

В свои двенадцать лет Петя Александров уже мог оценить, как здорово поставлено дело у крестьян-казаков, как дружно они трудятся. Каждая улица имела комплект нужных машин, купленных в складчину, и все работы, от вспашки до сбора урожая, производились по очереди — от одного до другого края улицы. Если не хватало работников, то нанимали местных башкир.

…У Артамона Дмитриевича и Марии Алексеевны Приданниковых (так звали хозяев Александрова) было пятеро детей — от пяти до шестнадцати лет: Александр, Григорий, Агафья, Мария и Евстафий. Но в семье детей называли проще: Санька, Гринька, Грунька, Марунька и Станька.

Петя стал шестым ребенком в семье. А вот ел из отдельной посуды.

— Уж не обессудь, — сказал ему Артамон Дмитриевич. — Хоть ты и христианин, а другой, никонианской веры. Мы же — староверы.

Ел Петя из отдельной чашки, зато за одним столом с Приданниковыми. А вот башкирам это не дозволялось.

Такое разделение для гатчинского мальчишки было странным. Вон сколько разных ребят в их колонии: русские, татары, евреи, эстонцы, украинцы, поляки, финны… Есть даже один француз. А различия нет. Живут все дружно и едят все вместе. А если нечего кушать — то тоже вместе.

Но он не стал переубеждать ни хозяев, ни их детей. Тем более что не видел особой чести в том, чтобы есть сообща из одной посуды.

Обмолоченное зерно свезли во двор, так что ни пройти ни проехать. Весь же скот и днем и ночью пасся на гумне.

Пете и старшей дочери хозяина, Марии, его ровеснице, поручили провеивание зерна. Он вертел ручку барабана, а она пересыпала пшеницу лопатой. При этом пела частушки. Некоторые сочиняла сама, стараясь расшевелить застенчивого мальчишку:

Буду веянку вертеть,

Про милого песни петь.

Мой миленок маленький,

Ротик его аленький.

Все наоборот — у задорной певуньи щеки были пунцовыми, а у Пети — бледные и впалые из-за постоянного недоедания и малокровия.

Но вскоре хорошая пища и крестьянская работа сделали свое дело. Мальчик окреп, загорел и мало уже чем отличался от своих деревенских сверстников. Казачата стали его величать Петя Питерский и включили на равных во все свои игры. Это равноправие очень льстило его самолюбию.

Между тем осенние работы подходили к концу. Урожай выдался добрым, так что зерно едва поместилось в амбаре, состоявшем из восьми больших засек. Но ведь оставалась пшеница и прошлого года. Хозяин загрузил ее в мешки и отправился вместе со старшим сыном Евстафием в Челябинск для продажи.

Двор освободился от зерна, но работы хватало.

— Петро, пойдем яйца собирать, — сказала хозяйка, держа в руках плетеную корзину.

Тетя Маруся не знала курам счета. Они ютились в сене и соломе, наваленных под навесом и над стойлом, где находилась скотина. Петя поднимался по приставной лестнице с проворством обезьяны, забирался в самые скрытные места, где извлекал из гнезд хохлаток недельный запас яиц. Счет яйцам шел на сотни.

— А как же весной? — спрашивал Петя. — У вас, наверное, очень много цыплят?

— Ой, много! — отвечала хозяйка. — Не знаем, что и делать. Наседок приходится резать, а на лишние малые головы выпускать кошек.

Странно и дико было слышать такое. И это в то время, когда в Питере и других городах тысячи детей пухнут от голода.

Находилась работа и вечерами. У казаков не пропадала в хозяйстве ни одна мелочь. Петя вязал и наматывал в клубки шпагат, оставшийся после снопов. Никто из хозяйских детей не хотел этим заниматься. Слишком однообразно, нудно…

Неожиданно появилось еще одно занятие. Петя любил залезать на русскую печь, теплую после дневной топки. И всегда рядом с ним пристраивался пятилетний Саня. Малыш оказался смышленым и прилежным. Он довольно быстро запомнил все буквы, научился читать по слогам. Хоть и медленно, но чисто.

Тетя Маруся была в восторге и даже пригласила соседей прийти и послушать, как читает ее Саня-грамотей. А уж как она благодарила Петю за столь великие труды! А над мужем подтрунивала, напоминая слова, сказанные им на гумне:

— Вот тебе, Артамоша, и большевики! А сыны-то их, оказывается, задарма хлеб не кушают.

А кусок хлеба не лез порой в горло… Это было, когда вспоминал он о своей сестре Леночке, о друзьях-колонистах, оставшихся в станице Уйской. Скорее всего они ложатся спать голодными. Может ли это быть сравнимым с теми религиозными постами, которые строго соблюдают жители Косогорок…

Зато когда наступил мясоед, на столе ежедневно появлялся то курник, то пирог с куриным мясом, а то пельмени — с ним же. Пельмени подавались и в постные дни. Тогда начинкой для них служила капуста, которая готовилась в особом отваре. Казаки ели пельмени в огромных количествах. И за их лепку садилась вся женская половина семьи.

…Спустя два месяца Петя попросил хозяина доверить ему уход за коровами и лошадьми.

— Пошто берешься, Петро, за скотину? Ведь тяжело будет.

— Ничего, дядя Артамон, я справлюсь, — самоуверенно ответил он.

На следующее утро мальчик выгнал лошадей за ворота, а затем, одев недоуздок на сивого мерина, стал сопровождать табун до гумна.

Все здесь привычно и знакомо. Скирды сена и соломы. Стог обмолоченного гороха. Петя уже знает, что солому следует разбросать на подстилку, а сено идет на кормежку. Днем — выгон скота на водопой. К вечеру — возврат домой под навес.

…Все шло как надо. Но однажды, в один из холодных дней, намерзшись на открытом воздухе, лошади после полуденного водопоя потянулись к дому. Мальчик пытался их догнать, но они пускались вскачь. И угнаться за ними было невозможно.

Со слезами на глазах Петя носился на своем мерине взад и вперед по полю, пытаясь поворотить лошадей. Но кнут не доставал до них, а щелканье нисколько не пугало животных.

Ездить галопом и в карьер Петя не мог, так как боялся упасть с неоседланной лошади. Зная об этом, Евстафий подговорил соседних мальчишек применить практиковавшийся у казаков способ преодоления страха.